Всколыхнувшаяся творческая общественность стала представлять разные проекты и предложения. Обратился ко мне и Ландсбергис. Он что–то очень бессвязно говорил о состоянии музея М. — К. Чюрлениса, предлагал провести кампанию по сбору пожертвований, создать фонд…
Точно не помню, но когда впоследствии прочел его воспоминания, мне стало неуютно жить в собственном краю. Врать на всю Литву, что он якобы защитил Чюрлениса и его музей!.. Нет, как хотите, это уже даже не ложь. Это палата N б, напоминающая анекдот брежневских времен, в котором Сталин будто бы вызвал Жукова и спрашивает:
— Так что, будем штурмовать Берлин?
— Будем, товарищ Сталин!
— Хорошо, будем штурмовать, но ты, товарищ Жуков, на всякий случай поинтересуйся мнением подполковника Брежнева…
Можно подумать, что и Снечкус, принимая какое–то важное решение, не забывал спросить мнение Ландсбергиса, иначе столько лет не продержался бы.
А в действительности проблема Чюрлениса решалась на высшем уровне. Не знаю, то ли по собственной инициативе, то ли по чьему–то совету, во время одного совещания Антанас Вянцлова дал писателям такое задание:
— Разыщите отзывы Ленина, Горького, Ромена Ролана о Чюрленисе. — Он достал выпущенную в 1914 году книжицу критика Эткинда о выставке работ знаменитого художника в Петрограде. — Загляните, здесь есть интересные мысли.
Писатели все нашли. Сейчас эти цитаты можно увидеть в любом серьезном альбоме Чюрлениса, но тогда было не так просто все изложить в письменном виде. Собранный материал и аргументы писателей председатель отнес в Центральный Комитет вместе с С. Чюрлените, которая в свое время обращалась к Ленину с просьбой возвратить картины с выставки в Литву. Ленин спросил ее, смогут ли литовцы гарантировать надлежащее хранение и охрану этих шедевров? Получив утвердительный ответ, он разрешил перевезти все произведения в Каунас. В конце письменного обращения в ЦК была изложена гениальная мысль, Я бы сказал, высочайший образец дипломатии: если объятая разрухой межвоенная Литва, выполняя свое обещание вождю пролетариата, могла построить приличный музей Чюрлениса, то почему мы, утопающие в богатстве, изобилии, держим его закрытым? Не знаю, куда это обращение пошло, но то, что оно адресовалось не вильнюсскому, а московскому руководству, ни у кого из нас не вызывало сомнений. Это предложение потом довольно часто использовали в качестве безотказного громоотвода во всех аргументах поклонников и сторонников Чюрлениса. Даю голову на отсечение, что во всех таких делах чувствовался почерк Снечкуса. Подобным же образом он защитил от хрущевских нападок реставрацию Тракайского замка, постановку кинофильма «Геркус Мантас», посоветовав мне собрать все высказывания классиков марксизма о восстании пруссов.
И только потом, когда несостоявшийся музыкант написал книгу об искусстве Чюрлениса, вспыхнул скандал совсем другого типа. Взяв на время у Чюрлените письма, Ландсбергис некоторые из них использовал для плагиата, за что на него подали в суд. Избегая по этому вопросу острых углов, ЦК постарался загладить неприглядный факт. И вот теперь этот КопейколюБО8 придумал какой–то сбор средств или бизнес, и снова поневоле мне вспомнилась Индия, когда он собирал у нас неиспользованные кусочки мыла в красочной упаковке. Поначалу я думал, что профессор собирал их для раздачи нищим детям, но когда узнал, что он их обменивает на флакончики с мумиё, отказался ему отдавать. Но тогда не я его пристыдил, а он счел меня невеждой:
— Если не мы, то другие их соберут. Почему они должны пропадать даром?
У меня от таких речей горел и уши. Злился и он, дескать, воля ваша, не хотите, не давайте, отдайте детям. Он не виноват, что мы раззявы и не умеем подобрать то, что валяется у нас под ногами. Мораль – это условность. Каждый, принимая какие–то правила поведения, имеет право выговорить себе больше свободы действий. Выходит, что ему выгодно, то и справедливо и нравственно. Совсем как в Священном писании иудеев: старайся, человече, и я тебе помогу. Поэтому человеку только остается узаконить забытую Богом одиннадцатую заповедь — не зевай.