На Острове Свободы новый корреспондент оказался чересчур болтливым и даже собирался отправиться в горы Боливии к Че Геваре. Его снова вернули домой. Здесь он, как и сегодня, вцепился в телевидение, организовал передачу «Беспокойные меридианы» и, как и сегодня, наболтал людям горы всякой чепухи. Вмешались его патроны, передачу закрыли, автора же — то ли для острастки, то ли для усовершенствования — отправили подучиться на курсы. Несколько позднее Альгимантас попал в Португалию, оттуда — в Испанию, где в очередной раз погорел на комбинациях с казенными деньгами. Поскольку через него там оказывалась материальная помощь подпольной коммунистической печати, он ухитрился платить печатникам вдвое дороже, а те часть пожертвованных денег возвращали ему лично. И опять пришлось очень тихо вернуть его домой и устроить в журнал «Гимтасис краштас». Здесь он при помощи точных комбинаций и интриг, которым его специально обучали, одолел всех коллег, стал главным и заслужил почетное прозвище «Известный журналист Альгимантас Чекист».
Его соратник Виргилиюс Чепайтис основательно наследил в Москве во время учебы на курсах переводчиков. Он даже вступал в контакт с немецкой разведчицей, поэтому в Вильнюс вслед за ним приехал, как тогда говорили, огромный воз мелко наколотых дров. После вербовки он был обязан следить за писателями. Ему была предоставлена тайная квартира и присвоен псевдоним «Юозас», поскольку это было его второе имя. В своих доносах Чепайтис немало внимания уделил и мне, а его коллеги у меня на даче в Бирштонасе одно время понатыкали более десятка «жучков» для подслушивания.
Чепайтиса вербовал капитан Витаутас Петнюнас, одобряющую резолюцию поставил полковник М. Мисюконис. Новоиспеченный агент писал не только обо мне, но и о Й. Вайчюнайте, П. Яцкявичюсе–МорКусе, Т. Вянцлове, о своем патроне Й. Авижюсе, тесте Ю. Балтушисе ио других. Согласно служебной характеристике, «в своей работе не признает никаких сантиментов, за исключением денег».
В поле зрения этого стукача я попал не за свои сочинения или писательскую деятельность, а за то, что отказался от услуг переводчика Чепайтиса.
— Ты не знаешь русского языка, — сказал я ему. — Московские писатели смеются над твоими переводами и называют их еврейско–русскими. Ты исказил Йонаса Авижюса, и поэтому он тебя прогнал.
— Ах, так! — рассердился он. — Я подожду, когда ты начнешь писать свои поэмы в подходящем месте!
— Интересно, где это?
— В одиночке. — Сел в машину и умчался.
Ромас Озолас в то время от писателей несколько отдалился и шпионил за своим непосредственным начальником А. Чеснавичюсом, у которого работал помощником. Когда заместитель премьер–министра пронюхал, кого он должен «благодарить» за утечку очень деликатной информации, «великий Пинкертон» был переведен в издательство «Минтис», в котором немедленно начал новый круг интриг и «съел» главного редактора. Было намерение сунуть его куда–нибудь преподавателем, но оказалось, что знаменитый философ не смог защитить научную работу и сдать кандидатские экзамены.
Озолас на заседаниях группы тоже очень много и бессвязно говорил, но, к счастью, никто его толком не понимал, поэтому ему не мешали, ждали только, чтобы он поскорее закончил. Однажды я пошутил:
— Ромас, а ты сам понимаешь, что говоришь?
Такой исполненный презрения взгляд мог бросить только очень хороший актер, так сказать, одновременно улыбаться и метать молнии. Некоторое время спустя я очень неудачно попробовал исправиться. Из одного его выступления я вычеркнул все международные, латинские, греческие слова, и… от выступления ничего не осталось. Никакого смысла, никакой мысли! Этого он мне простить не мог, так как подобным же образом поступил какой–то рецензентс его диссертацией. После таких неудачных попыток следовало провести серьезную работу или все обратить в шутку, но и во мне сидел какой–то бес.
— Тот, кто много говорит, не успевает услышать того, что он уже сказал, — пошутил я, но этим только подлил масла в огонь. Он устроил против меня публичное заявление и обвинил в подрыве «Саюдиса» изнутри.
Эта находка ему так понравилась, что в дальнейшем он сам все уничтожал и разваливал изнутри. К такой политике пресыщенной гусеницы он прибегал в президиуме партии Бразаускаса, в правительстве Прунскене, в Сейме, в верхах партии центристов — так что однажды объевшись мякотью, шлепнулся на землю, но так и не превратился даже в куколку, тем более — в легкокрылую бабочку.