Потому что я, Джеймс Киркхем, хотел, чтобы вы были здесь!
Со все возрастающим изумлением слушал я эту мешанину из тонкой лести, угроз и колоссального хвастовства. Я поднялся из-за стола и спросил напрямик:
— Кто вы? И что вам от меня нужно?
Его сверхъестественные глаза горели непереносимо ярко.
— Пока все на земле, где я правлю, подчинено моей воле, — медленно ответил он, — можете называть меня — САТАНОЙ! И то, что я вам предлагаю, это возможность в некотором роде управлять миром вместе со мной. Разумеется за вознаграждение!
ГЛАВА 5
Последние слова подействовали на меня, словно удар электрическим током. При других обстоятельствах я счел бы их за идиотизм. Но только не сейчас! Глаза Сатаны в упор смотрели на меня.
Голубые немигающие глаза, казалось, жили самостоятельной жизнью на совершенно неподвижном лице. И весь долгий сегодняшний вечер я ощущал на себе этот дьявольский взгляд! И все, что сегодня произошло со мной, — дело рук этого дьявола! Его лишенный выражения голос звучал, как органная труба, но губы оставались почти недвижимыми, как недвижимым было огромное тело, словно оно было лишь пристанищем дьявольского духа, являющего себя только в голосе и глазах. Высокий, изящный и смуглый оперный Мефистофель не имел ничего общего с моим визави, а его заигрывания со мной и этот рассказ делали его еще ужаснее.
Я уже убедился на собственном опыте, что этот тучный джентльмен способен на куда более серьезные дьявольские игры, чем его стройный коллега.
Этот Сатана был отнюдь не идиот. Он вселял в меня ужас!
Мелодично прозвенел колокольчик, вспыхнула сигнальная лампочка на стене, панель плавно отъехала в сторону, и в комнату вошел Конзардине. Я рассеянно отметил, что маньчжурский принц воспользовался другим входом. Тотчас же мне почему-то пришло в голову, что я не видел лестницы, ведущей в большой зал, и что в спальне, куда проводил меня слуга, не было ни дверей, ни окон. Но в тот момент я не придал значения своим наблюдениям. Лишь некоторое время спустя я понял, в чем дело.
Я поднялся, отвечая на поклон Конзардине. Он сел к столу, не оказав никаких знаков внимания Сатане.
— Я сейчас только что рассказывал Джеймсу Киркхему о том удовольствии, которое он мне доставлял с тех пор, как я обратил на него внимание.
— И мне, — улыбнулся Конзардине. — Но боюсь, наши сегодняшние спутники этого удовольствия не получили. Кохем совершенно расстроен. Вы с ним слишком жестоко обошлись, Киркхем. Тщеславие — его самый большой грех.
Я понял, что на самом деле Вальтера зовут Кохем, и мне очень захотелось узнать настоящее имя Евы.
— А вы полагаете, ваш трюк с тряпичной куклой — изящная шутка? — сказал я. — Что же касается Кохема, то вы же прекрасно знаете, что я был весьма сдержан в своих высказываниях. В конце концов, вы сами толкнули меня на это.
— Использовать тряпичную куклу — идея блестящая, — заметил Сатана. — Она оказала очень эффективное действие.
— Просто дьявольская идея. — Я обернулся к Конзардине. — Но я выяснил, что это и не может быть иначе. Буквально перед вашим приходом я узнал, что имею честь обедать с Сатаной.
— Ах да, — невозмутимо отозвался Конзардине. — И вы, конечно, думаете, что я сейчас выхвачу скальпель и вскрою вам вены, а Сатана водрузит перед вами серную глыбу с высеченной на ней клятвой и повелит вам скрепить кровью отречение от своей души?
— Ну уж таких детских выходок я от вас не жду, — ответил я, изобразив некоторое возмущение.
Сатана довольно хмыкнул. Его лицо оставалось неподвижным, но глаза оживленно блестели.
— Устаревшие игры, — сказал он. — После опытов с доктором Фаустом я их не использую.
— Может быть, — вежливо обратился ко мне Конзардине, — вы думаете, что я новый доктор Фауст? Нет, Киркхем. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Но если это и так, то Ева все же — не Маргарита.
— Если позволите, не ваша Маргарита, — добавил Сатана.
Кровь бросилась мне в лицо. И опять удовлетворенно хмыкнул Сатана. Они продолжали свою игру со мной. И попахивало серой от этих забав. Я чувствовал себя, как мышка между двумя котами. И девушка казалась мне еще одной такой же беспомощной мышкой.
— Нет, — снова зазвучал голос Сатаны, — я теперь действую по-другому. Я, правда, по-прежнему покупаю души или просто отбираю их. Но я не так строг с ними, как раньше. К тому же я арендую их на определенные сроки и хорошо плачу за аренду, Джеймс Киркхем.
— Может, хватит обращаться со мной, как с ребенком? — холодно спросил я. — Я согласен: все, что вы рассказали обо мне, — правда. Я верю всему, что вы рассказали о себе. Я признаю, что вы — Сатана. Прекрасно. Ну и что дальше?
Вопрос повис в воздухе. Конзардине зажег сигару, налил себе немного бренди и, чтобы лучше видеть мое лицо, отставил в сторону стоявшую между нами свечу. Глаза Сатаны впервые за весь вечер смотрели поверх моей головы. По-видимому, начинался завершающий период этой таинственной игры.
— Слышали ли вы когда-нибудь легенду о семи сияющих следах Будды? — спросил у меня Сатана.
Я покачал головой.
— Эта легенда побудила меня изменить древний способ охоты за душами, — серьезно продолжал он. — Она положила начало новой инфернальной эпохе. Но для вас она имеет большое значение и по другим причинам. Итак, слушайте.
Когда Будда, Гаутама, или Просветленный, — нараспев начал он, — был еще в чреве своей матери, яркий свет исходил от него, словно был он живым драгоценным огоньком. И так ярок был этот свет, что тело матери сверкало, как фонарик с зажженным в нем священным огнем.
Впервые в голосе Сатаны появилось выражение: и злоба и елей одновременно звучали в нем.
— И когда настало время родов, свершилось чудо: он шагнул вперед из чрева своей матери, и оно затворилось за ним. Семь раз шагнул младенец Будда и остановился, чтобы принять поклонение дэвов, духов, гениев духов и всего Небесного воинства, собравшегося вокруг. А семь следов его сверкали, как звезды в шелковистой траве. И — слушайте дальше — пока Будда принимал поклонения, эти сверкающие следы ожили, зашевелились и самостоятельно отправились в разные стороны, открывая пути, по которым пройдет Просветленный. Семь чудесных миленьких маленьких Иоаннов Крестителей бежали впереди него... Ха-ха-ха! — Сатана засмеялся, но лицо его по-прежнему ничего не выражало, а губы не двигались. — Один пошел на Запад, другой — на Восток, третий — на Север, а четвертый — на Юг, пролагая дороги искупления во все четыре стороны света. А что же случилось с тремя остальными? Увы и ах! Мара, Князь Тьмы, наблюдал пришествие Будды, и мрачные предчувствия терзали его. Ибо только правда имела тень при свете слов Будды, и бессмысленными становились слова обмана, которыми Мара обольщал людей и обращал их в рабство. Если восторжествует Будда, Мара потеряет над ними власть и погибнет. Очень не нравилось это Князю Тьмы, ибо более всего любил он власть, и высшим его наслаждением было повелевать людьми. И этим, — совершенно серьезно заметил Сатана, — Мара был очень похож на меня. Но интеллект его был развит гораздо меньше моего — он никогда не понимал, что, манипулируя правдой подходящим образом, можно добиться гораздо большего, чем с помощью лжи.
Так вот, не успели эти три неповоротливых следа отойти слишком далеко, как Мара поймал их. И тогда хитростью и коварством, колдовством и всяческими уловками он совратил их с истинного пути. Он научил их великолепным озорным проделкам и восхитительнейшим хитростям и отправил их странствовать.
И что же было дальше? Естественно, и мужчины, и женщины пошли за этими тремя следами. И кто может их в этом обвинить? Ведь все следы были одинаковы с виду. А дороги, которые выбирала эта троица, были гораздо лучше, нежели суровые, каменистые и труднопроходимые тропы, использованные неподкупной четверкой, — они были восхитительно легки, источали пьянящий аромат и завораживали красотой. Только заканчивались они по-разному.