Я опустил взгляд. Сэм была права. Я отлично видел себя самого, но от девушек остались только углубления в снегу там, где они сидели.
Интересно, почему Одал выбрал невидимость? Может, он почерпнул это из моего прошлого, ведь, когда я был бездомным, я часто ощущал себя невидимкой. А может быть, магия приняла именно такую форму под влиянием Хэрта и его детства. Подозреваю, Хэрт тогда почти все время мечтал, чтобы папочка его не видел. Как бы там ни было, я не собирался профукать такой шанс.
– Идем, – сказал я.
– Держитесь за руки, – скомандовала Алекс.
И она взяла мою руку совершенно спокойно, будто тросточку. А Сэм меня за другую руку брать не стала – по-моему, не из религиозных соображений. Ей просто нравилось, что мы с Алекс держимся за руки. Я прямо слышал, как Сэм улыбается.
– Ладно, – сказала она. – Идем.
И мы побрели вдоль каменного кряжа к берегу. Я испугался было, что следы на снегу выдадут нас, но вьюга быстро их заметала.
Было так же холодно и ветрено, как накануне, но яблочный сидр Скади, должно быть, действовал. Воздух не резал легкие битым стеклом. И мне не приходилось каждые несколько минут ощупывать лицо, чтобы удостовериться, что нос не отвалился.
Сквозь вой ветра и грохот ледников, сползающих в залив, до нас доносились звуки с палубы Нагльфара: гремели цепи, скрипели бимсы, великаны хрипло выкрикивали команды и башмаки припозднившихся воинов топали по палубе из ногтей. Корабль явно готовился к отплытию.
Нам оставалось около сотни метров до причала, когда Алекс дернула меня за руку:
– Пригнись, балда!
Я повалился на снег, хотя и не понимал, как можно спрятаться лучше, мы ведь и так невидимки.
Из вьюжной пелены шагах в десяти от нас появился отряд жуткого вида солдат, марширующий к Нагльфару. Я-то их не видел, а когда разглядел, то согласился с Алекс: одной невидимости мало, чтобы чувствовать себя спокойно рядом с этими ребятами.
Их рваные кожаные доспехи были покрыты коркой льда. От их тел остались лишь скелеты с высохшими клочьями мяса. В пустых грудных клетках и черепах горели потусторонние синие огни, поэтому отряд смахивал на ходячие свечки на самом мерзком деньрожденном торте всех времен.
Когда мертвецы топали мимо, я обратил внимание, что из подошв их ботинок торчат гвозди. Хафборн Гундерсон как-то рассказывал: поскольку дорога в Хельхейм покрыта льдом, в башмаки умерших бесславной смертью набивают гвоздей, чтобы они не поскользнулись по пути. Теперь те же башмаки помогали своим хозяевам вернуться в мир живых.
Рука Алекс в моей руке дрожала. А может, это меня самого била дрожь. Наконец, все мертвецы миновали нас и ушли в сторону своего корабля.
Я неуверенно встал на ноги.
– Аллах, защити нас, – пробормотала Самира.
Я истово понадеялся, что если Большая Шишка и правда существует, то у Сэм там, наверху, есть блат. Потому что защита нам точно понадобится.
– Наши друзья будут сражаться с ними лицом к лицу, – сказала Алекс. – Надо спешить.
И снова она была права. Единственное, что могло заставить меня сунуться на корабль, кишащий зомби, это мысль о том, что, если мы этого не сделаем, нашим друзьям придется биться с ними без нас. А этому не бывать.
Я ступил в полосу снега, утоптанного армией мертвецов, и вдруг у меня в голове зазвучал шепот: «Магнус… Магнус…»
Глаза пронзила боль. Колени подогнулись. Голоса были знакомые: одни – злые и хриплые, другие – добрые и нежные. Все они эхом отдавались у меня в голове, требуя внимания. А один из них… был голос моей мамы.
Я пошатнулся.
– Эй! – прошипела Алекс. – Ты чего?.. Подождите, что это?
Неужели она тоже услышала голоса? Я обернулся, ища взглядом, откуда они раздаются. И только теперь заметил шагах в пятидесяти в той стороне, откуда появились драугры, черный квадратный провал, наклонный туннель в ничто.
– Магнус, – шептал голос дяди Рэндольфа. – Прости меня, мой мальчик. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Спустись сюда. Дай мне взглянуть на тебя еще раз.
– Магнус, – вторил ему голос, который я прежде слышал только во сне. Голос Кэролайн, жены дяди Рэндольфа. – Умоляю, прости его. Он хотел как лучше. Иди сюда, милый. Я хочу познакомиться с тобой.
– Ты наш двоюродный брат? – раздался голос маленькой девочки, Эммы, старшей дочки Рэндольфа. – Мне папа тоже дал руну Одал. Хочешь, покажу?
Больнее всего было слышать мамин голос:
– Давай, Магнус! – весело звала она меня точь-в-точь, как раньше, когда тащила вверх по тропе, чтобы показать мне потрясающий вид с холма. Только теперь в голосе ее звучал холод, будто она дышала фреоном. – Скорее!