Все время меня окутывал сладостный туман, а поздно ночью я увидал себя в комнате очаровательной, смеющейся девушки. Я обратился к ней:
–Скажите, мадемуазель, который теперь час?
–О! - воскликнула она с очаровательным смехом. - Какой ты красивый! Ты, верно, настоящий джентльмен! - Честное слово, именно так она и сказала. - Хорошенький мальчик, - продолжала она, - смотри не испорть нашей милой шутки, будь кавалером, не покидай робкую молодую девушку в полночь одну… Может быть, здесь поблизости находятся разбойники, а я ужасно труслива, ведь разбойники могут меня, пожалуй, зарезать!…
Ну да, я знал свой долг, долг краснощекого американского юноши, когда его просят помочь слабой беспомощной даме. Мне еще в детстве наказывали: веди себя прилично в присутствии женщин, и если дама тебя о чем-нибудь попросит, исполни ее просьбу беспрекословно, хотя бы это стоило тебе жизни.
Ладно, утром, чуть свет, я помчался в порт. Но там уже не было «Тускалозы»… Место, где она стояла, опустело. Она ушла домой, в солнечный Орлеан, ушла, не захватив меня в собою.
Мне случалось видеть заблудившихся детей, которых покинула мать, людей, хижина которых сгорела или была унесена потоком, самцов, у которых угнали или убили самку. Все это выглядело очень печально. Но печальнее всего на свете - моряк на чужбине, у которого из-под носа ушел его корабль. Моряк, оставшийся на берегу. Моряк, оказавшийся лишним.
Но не чужая страна гнетет его душу и заставляет его плакать, как малого ребенка. К чужим странам он привык. Нередко он добровольно оставался на чужбине, задерживался на берегу по всяким соображениям личного свойства. Тогда он не испытывал ни грусти, ни угнетения. Но если корабль, представляющий для него всю его родину, уходит, не взяв его с собой, то к чувству бездомности присоединяется нестерпимое чувство своей полной никчемности. Корабль не подождал его, он может справиться и без него, он не нуждается в нем!… Старый гвоздь, выпавший откуда-нибудь и оставшийся в гавани, может сыграть роковую роль в жизни корабля; моряк же, вчера еще считавший себя необходимым для благополучного путешествия корабля, значит сегодня меньше, чем этот старый гвоздь. Без гвоздя корабль не мог бы обойтись, моряк же оказался лишним, его отсутствие прошло незамеченным, компания сэкономит его жалование. Моряк без корабля, моряк, не принадлежащий ни к какому кораблю, - ничтожнее сора на улице. У него нет пристанища, он никому не нужен. Если он бросится в море и утонет, никто не станет его искать.
«Неизвестный, по всем признакам, - моряк», - вот и все, что скажут о нем.
«Впрочем, все это довольно-таки забавно, - подумал я и ударил по гребню захлестнувшую меня волну уныния так, что она отхлынула. - Сделай из дурного хорошее, и дурное исчезнет во мгновение ока».
Черт с ней, со старой «Тускалозой»! На свете есть еще много кораблей, ведь океаны безмерно широки. Придет другой, лучший. Сколько всего кораблей на свете? Полмиллиона, наверно. Из них, по крайней мере, хоть одному понадобится палубный рабочий. А Антверпен - большой порт, и сюда, наверно, зайдут все эти полмиллиона кораблей. Когда-нибудь, хоть один раз, два зайдут. Только терпение. Не могу же я требовать, чтобы такой корабль явился немедленно и чтоб капитан в смертельном страхе кричал:
–Господин палубный рабочий, идите-ка скорее сюда, вы мне нужны, не ходите к соседу, умоляю вас!
Я, в самом деле, не очень-то горевал об изменнице «Тускалозе». Можно ли было ожидать подобного вероломства от этой прелестной женщины? Но таковы они все, все. А у нее были такие чистые кубрики и такая вкусная еда! Сейчас у них как раз первый завтрак, у этих проклятых беглецов. Они, наверно, уплетают мою порцию яичницы с ветчиной. Только бы она не досталась Слиму. Этой собаке я бы не хотел бы ее отдать. Он первый, конечно, перероет мои вещи и выберет себе самое лучшее, пока их не запрут на замок. Эти бандиты вообще не позволят запереть мои вещи. Они разделят их между собой и скажут, что у меня ничего не было. Мошеннику Слиму нельзя доверять, ведь он уже не раз воровал у меня туалетное мыло: он, видите ли, не может мыться простым, этот разряженный бродвейский жеребец. Да, сэр, вот каков этот Слим. Вы ни за что не поверили бы этому, если бы его увидели.
Право же, я не очень-то горевал о покинувшей меня «Тускалозе». По-настоящему меня огорчало лишь то обстоятельство, что в моем кармане не осталось ни цента. Прелестная девушка рассказала мне ночью, что ее любимая мать тяжело больна и что у нее нет денег на лекарство и куриный бульон. Я не хотел быть ответственным за смерть ее матери; я отдал прелестной девушке все свои деньги и был награжден тысячью благодарностей и счастливых пожеланий. Есть ли на свете что-нибудь более приятное, чем тысяча благодарностей красивой девушки, любимую мать которой вы только что спасли от смерти? Нет, сэр.