Климов катнул в сторону стеклянный столик, двумя пальцами зацепил спинку стула у сдвинутого к окну гостиного стола и поставил его впритык к креслу с хозяйкой. Сел и активировал звуковой планшет. Собранная поза, весь во внимании. Худенькая женщина на низком кресле почти съежилась под нависшим мужиком в костюме. Дрожащей рукой провела по губам.
– Хорошо? – спросил он с очень мягким, едва заметным нажимом.
– Да, да, – торопливо закивала она.
– Все очень просто, – голос стал бархатным, вкрадчивым. – Когда вам впервые пришла в голову мысль об этом преступлении. Кто с вами говорил о самоубийстве? С кем вы говорили? – сделал паузу и добавил предельно холодно: – И не вздумайте увиливать. Контакты ваши и так проверяют.
– Нет, нет. Конечно.
Агрессивный допрос походил на насильственную исповедь в несуществующих грехах. По стандартному перечню таковых. Звуковой планшет послушно переводил речь в текст. Климов в упор смотрел на хозяйку, бросал рубленные фразы, не ослабляя давления. Лишь изредка что-то отчеркивал на экране коротким стальным стилосом.
Печальная история депрессии не тянула на пропагандистские действия. А вот сама Елена Степановна о смерти размышляла давно. Вскоре, как после пятого курса ее подружка закатила прощальную вечеринку в честь скорого отъезда в теплые страны, а на следующий день вскрыла себе вены. И никто не успел вытащить ее из ванной. Это не прыжок с высотного учреждения в городе, напичканного датчиками движения и системами, сканирующими физиологические параметры живых организмов. Видимо, сильно задержалась Елена Степановна в оконном проеме. Дежуривший андроид успел зафиксировать угрозу и выстрелом из встроенной водяной помпы притормозить падение. В итоге несколько силиконовых стяжек на поломанных костях, курс коррекции, и уважаемый профессор в черном списке социально-психологического департамента.
Климов не стремился углубляться в детали, копаться в чужих ранах. Был равнодушен, холоден, формален. Люди с их страданиями его не интересовали. Странная для такого человека работа. Или наоборот – идеально подходящая. Как и у всех.
– У меня больше нет вопросов, Елена Степановна. Я ухожу, но оставляю вам свою помощницу, уделите время её вопросам. Не провожайте. И без чая обойдусь.
Не останавливаясь, на ходу оправляя одежду, он прошел мимо Жени и буркнул:
– Через час освободись, я позвоню.
Практика вроде как не подразумевала их отдельные беседы, только наблюдение. И лейтенант должен был знать об этом. Но кто она, чтобы вмешиваться в процесс? Не хватать же начальство за полу, не кричать, что ни вопросов, ни тем для разговоров в помине нет. То есть, вопросы, конечно, есть, но вот только Женя пока не готова их задавать.
Когда в вестибюле хлопнула входная дверь, Елена Степановна заметно расслабилась, плечи опустились, взгляд, побродив по гостиной, обратился к Жене. С исчезновением Климова словно над головой развеялась черная туча, притягательная в хищной красоте, но очень опасная.
– Вы, Женя, похоже, не ожидали, что руководитель вас здесь бросит.
Губы Елены Степановны дрогнули в едва заметной улыбке. Смотрела она теперь по-другому. Внимательно, остро. Знакомый преподавательский взгляд.
– Честно говоря, нет, – не стала отпираться Женя. – Но я сегодня первый день с ним, не знаю, чего ждать.
– Ждите чего угодно. Я знала таких мужчин. Они…, – она задумчиво покачала головой, – относятся к женщинам как к собственности. И лучшие из нас готовы ею стать.
Откровенно, однако. Женя промолчала, не зная, как прокомментировать и надо ли. Нагнанный Климовым страх оставил Елену Степановну печальной и словно раздавленной усталостью. При этом искренней, живой. Худенькая, очень моложавая, она тонула в глубоком кресле в центре жутко старомодной гостиной. Длинная, тёмно-зелёная юбка скрывала ноги до смешных остроносых туфель.
Женя не стала садиться, медленно двинулась в обход помещения. На низком неуклюжем платяном шкафу грудились бронзовые фигурки и деревянные подделки. У края торчал медный мальчик с высоко поднятым бубном. За ним медные часы с замершей птичкой на шпиле. Творчество из бересты, самодельная глиняная посуда и прочая занимательная мелочь расползались по очень странной мебели. Каждая безделушка казалась особенной, хотелось подойти поближе и рассмотреть, потрогать.
У отца был такой же зуд собирательства, только мама, любительница светлого просторного дома, не давала ему разрастаться. Может и зря. Захламленная человеческим творчеством комната была похожа на живое существо со страхами, тайнами и чудесами. А Елена Степановна с выглядывающими из-под широченных рукавов тонкими запястьями – на волшебницу из сказки. Несчастливую из-за жестокости мира.