- Спасибо.
Мы долго молчали, с час, пока пришла мама. Она обрадовалась Ермаку, упрекнула меня, что еще не поставил чайник, и убежала на кухню.
За чаем она расспрашивала Ермака о работе, нет-нет поглядывая на меня. Лицо ее вытянулось. Должно быть, почувствовала, что у меня неладно.
Когда Ермак поднялся уходить, я пошел с ним. Мы долго беспорядочно сновали по городу.
- Идем в кино,- неожиданно предложил я.
Ермак сразу согласился, и мы купили билеты на какую-то английскую комедию.
Весь зал хохотал, даже Ермак не выдерживал и фыркал, а я ничего и не понял. Но мне было приятно, что я сейчас не один, рядом мой друг Ермак и еще много людей - веселых, хохочущих во все горло. Я бы с удовольствием просидел еще сеанс, но было неловко перед Ермаком.
После кино мы опять долго блуждали по городу. И во мне постепенно все прояснилось. И я вдруг понял, как мне поступить.
- Слушай, Ермак,- сказал я,- дай мне слово, что никогда, никогда не скажешь сестре, что я знаю... Может, она еще полюбит меня. Так бывает иногда. А если нет... Что ж, у нее будет мать. То, чего ей больше всего хотелось. Пусть все будет, как ей хочется. Довольно она настрадалась. А за сестру не беспокойся. Я ее никогда не обижу.
- Но о ней я беспокоился! - буркнул Ермак.
Я съездил в Ленинград. Сдал экзамены экстерном - сразу за три последних курса. Вернулся с дипломом океанолога. "Дельфин" давно уже стоял на рейде. Научные работники и команда, отдохнувшие, погостившие дома, уже съезжались на корабль. "Дельфин" в прежнем составе, чуть расширенном, готовился к отплытию в Индийский океан.
Как это ни странно, Индийский океан является фактически "белым пятном" на нашей планете. Его решено исследовать силами пятнадцати государств. Четыре года будут бороздить суда международной экспедиции волны океана, который таит в себе много загадок. Ученых ждет трудоемкая и кропотливая работа. Рейс будет тяжелый.
За полмесяца до отплытия "Дельфина" мы с Атой зарегистрировали в загсе наш брак. Свадьба была шумная. Собрались все друзья и родные. Веселились до утра. Были, конечно, и мои дед с бабушкой. Ата в воздушном капроновом платье, разрумянившаяся и счастливая, была очень красива и, кажется, импонировала бабушке. Отец, вернувшись домой, заметно для всех ухаживал за своей женой. Ревновал, когда ее приглашали танцевать. Может, отец сделает вывод из полученного тяжелого урока и они опять будут счастливы? Почему бы нет, раз они любят друг друга. Я на это очень надеюсь. Я верю.
Как сложится мой собственный брак, трудно сказать. Не от меня это зависит. Ата ведет себя как влюбленная жена, и, если бы я не знал от Ермака, что она меня не любит, возможно бы, и не понял. Может, она все таки влюблена в меня немножко?
Кто тяжело пережил наш брак, так это Ляля Рождественская. Она даже не смогла прийти. И после я узнал от девчат, что она целый вечер проплакала.
Бедная Лялька! Никогда я не ценил ее, как она того заслуживала. Непосредственная и простодушная, очень добрая, вспыльчивая и отходчивая. От всей души надеюсь, что ее чувство ко мне неглубоко и скоро пройдет. Тем более я этого хочу, что она, кажется, задела сердце моего друга. Ничего, я уезжаю, они остаются. Лялька непременно полюбит Ермака! С такой женой он будет очень счастлив.
...Судно отчаливает. Стучит дизель, стучит сердце, вьется флаг на гафеле. На пирсе колышется огромная толпа провожающих. Все машут платками, шляпами - словно выпустили птиц. Все шире вода между пирсом и кораблем. Еще различаю родные взволнованные лица. Жалкое, растерянное лицо Аты - она меня уже не видит, все видят, а она нет. Прекрасное, грустное лицо мамы - что-то кричит мне; уже не слышно. Плачущая бабушка. Отец... Он поддерживает маму под руку. Дедушка Саня такой же моложавый и сильный, как был. "Петр Первый"! Мой друг Ермак. Дружище ты мой дорогой! Старый директор Петр Константинович. Лялька рыдает не скрываясь. Ох Лялька! Как мало мы ценим подлинное чувство! Баблак Иван... Солидный инженер... Рядом с ним изо всей силы машет платком Римма. Гриша, Майка... Пирс с провожающими уехал далеко вправо... Лица затуманились... Ничего не видно. Смешно, когда плачет взрослый, женатый мужчина.
Дизель стучит ровно, как спокойное сердце. На берегу зажглись огни. Берег все дальше. Карантинная слободка: вон на том берегу искали мы, ребята, "лягушки", "куриный глаз", "слезки" и всякие другие камушки. На крыльях рубки вспыхнули отличительные огни. Красные, зеленые/ Берег скрылся. Надолго!
Ата, Ата! Это неправда, что я не понял бы, не скажи мне Ермак. Я понимал с самого начала. Оттого так тревожно было на сердце. Оттого не было ощущения настоящего счастья. Темперамент и пылкость - это еще не любовь.
Перед отъездом я заходил проститься к Рождественским. Вот тогда я понял, как смотрит женщина, когда она любит.
Ветер крепчает, волна крутая, горизонт растворяется во тьме. Ночь и сердитое зимнее море. Может, не надо мне было уезжать так надолго - на четыре года.
Учитывая, что я только женился, мне предлагали место в океанологическом институте, в том самом, который столько лет возглавлял мой дед. Он-то, не задумываясь, оставил директорский кабинет, как только явилась возможность настоящей работы. И считает годы, когда он, океанограф, сидел в институте, затраченными впустую. А может, его на старости лет неудержимо и властно позвала романтика? Как же я, молодой и сильный, только что окончивший высшее морское училище, мог остаться у юбки жены, даже если бы она меня любила?
Если бы я действительно был нужен Ате, если бы она была одинока и беспомощна, я бы остался возле нее, хотя сердцем был бы на "Дельфине", рядом с друзьями, в далеком плавании. Но моя жертва была никому не нужна. Мама уговорила меня принять участие в этой замечательной экспедиции. Мама против всяких жертв!
Палуба опустела. Было темно, дул резкий ветер. Море белело в темноте, начиналась качка. Я спустился в каюту - нас опять поместили вместе с Мальшетом, в нашей прежней каюте. На полу лежали наши чемоданы - они уже не лежали, а ползали то в одну сторону, то в другую. Надо было разбирать вещи, устраиваясь надолго. Но меня охватило отвращение к одиночеству, и, махнув рукой на чемодан, я пошел в кают-компанию.
Там было, как всегда, уютно, светло и полно народу. Оживленный, счастливый дед спорил с известным географом, длинную белую бороду которого знал весь ученый мир. В углу я увидел веселого Мальшета и стал пробираться к нему. Там же сидела задумчиво улыбающаяся Лиза. Тоненькая, в белом шерстяном платье с кожаным ремешком, с девичьи ясным лицом, Лиза никак не походила на замужнюю женщину. Я внимательно посмотрел на нее. От Мальшета я знал, что она вышла за Фому Ивановича Шалого, еще не любя, но потом полюбила мужа. По-моему, она счастлива. Всегда такая ясная, бодрая, как солнечное утро. Рядом с Лизой я увидел дородного человека в полосатом пуховом пуловере и роговых очках. Нас познакомили. Я уже слышал, что он режиссер, прикомандирован к нам. И еще двое - писатель и кинооператор.
Подошел дедушка. Я хотел уступить ему кресло, но он остался стоять, положив руку мне на плечо.
- Филипп Михайлович,- обратился он к Мальшету,- пожалуйста, зайдите ко мне утром пораньше. Хочу обсудить с вами до совета экспедиции план работы. Надо уточнить маршруты первых разрезов и составить рабочий план станций.
Мальшет кивнул головой. Зеленые глаза его загорелись: начиналась работа, океанские будни.
- Откуда начнутся исследования? - спросил у деда режиссер.
- От восточных берегов Африки до Австралии.
- Это правда, что мы знаем дно Индийского океана хуже, чем поверхность Луны? - наивно продолжал режиссер.