- Что из себя представляют родители Зайцева? Директор чуть замялся:
- Гм. Как я понимаю, вас беспокоит, не навредит ли вашему внуку эта дружба? Могу вас заверить: Зайцев очень хороший мальчик. Учится на четверки и пятерки. Дисциплинирован, выдержан, отзывчив, добр. Дружба с ним может только облагородить!
- Меня интересуют его родители,- ледяным тоном напомнила бабушка.
- Родители? Гм. У него не очень удачные родители.
- Как это понять?
- Они плохо заботятся о мальчике. Не помогают ему в учебе. Забывают о нем... Подозреваю, что забывают его покормить. Однажды на уроке у мальчика потемнело в глазах. Да.
- Могу я попросить их адрес?
Директор пробормотал что-то нечленораздельное и повесил трубку. Но не так-то легко было отделаться от Веры Григорьевны Дружниковой. Адрес она получила от заведующей учебной частью. Далековато. Пушечная улица, дом номер один. За Карантинной слободой. Теперь этот район, кажется, называется Фрунзенским. Почему Ермак не посещал ближайшую школу? Странно. Может, его там исключили за плохое поведение? В школе номер тринадцать, где учился Санди,Зайцев появился с пятого класса...
Вера Григорьевна, никому не говоря, с утра отправилась выполнять долг. Сначала она хотела взять такси, но, будучи скуповатой и рассудив, что туда, пожалуй, "сдерут рубля два", она поехала на троллейбусе. Сойдя на Пушечной, она перешла улицу и стала искать дом номер один. Ну и дома! Начало девятнадцатого века. Как это они уцелели в последнюю войну! Она остановилась перед угрюмым, облупленным двухэтажным домом, наклонившимся над самым обрывом. Пахло водорослями, морем, но из подворотни несло гниющими отбросами. В туннеле под домом лежали кучи мусора, приготовленные к вывозу. Чего смотрит санитарная инспекция? Какие грязнули здесь живут! В длинном, узком каменном дворе какая-то очень толстая женщина в байковом халате и пуховом платке развешивала на веревке белье. Она с готовностью устремилась к Вере Григорьевне.
- Будьте любезны... Зайцевы здесь живут?
Толстуха скорчила гримасу и подозрительно оглядела Веру Григорьевну, но осмотр ее, видимо, успокоил (бабушка одевалась добротно и современно).
- Вы из школы? - вдруг решила она.
- Да, да!
- Тогда, пожалуйста, пройдите ко мне. Я вам расскажу все. Я сама хотела сходить в школу, да все никак не соберусь. Это же безобразие! Бедный мальчуган! Я сейчас, сию минуту...
Быстро развесив оставшееся белье, женщина подхватила таз и провела Веру Григорьевну в свою квартиру на втором этаже - ход со двора, узенькая деревянная лестница. В маленькой квартирке оказалось уютно и чисто. Усадив Веру Григорьевну на старомодный диван с полкой, под которой была приколота вязаная кружевная салфетка, женщина, не теряя времени, приступила к рассказу:
- Вы не представляете, что это за люди. Сам-то вечно без работы, она служит где-то в гостинице. Водят к себе ночевать - в гостинице часто нет номеров. И чего только милиция смотрит? Каждый день пьянки-гулянки. К ним ходят какие-то подозрительные люди. Сам-то Станислав Львович сидел в тюрьме за продажу краденого. Ужасно! О ребенке совсем не заботятся. Нисколько. Он был такой вот крошка... Гертруда сунет ему кусок колбасы или сыра и выкинет на лестницу... зимой. Конечно, соседи брали его к себе. У меня он частенько ночует, вот на этом самом диване. А уроки учит вот за этим столом, когда холодно и дождь... В хорошую погоду он уходит с учебниками к морю. К сожалению, я могу ему помогать, только когда муж в рейсе: он буфетчик на пароходе. И ему не нравится, когда здесь крутится чужой мальчик. Детей у нас нет. так он, знаете, не привык.
Несчастный мальчик! И такой славный, милый, ласковый. Скажет: "Тетя Глаша, вы устали, полежите, а я вымою пол". Он все умеет делать - и мужскую и женскую работу. Ведь дома только он один и убирает. Гертруда боится руки испортить. Просто лентяйка. Мать ее была труженица, баловала дочку, и вот результат. Назвала ее Гертруда, что значит "герой труда". А выросла бездельница, паразит. Бабушка умерла от горя, когда внучонку было всего два годика.
Мы вот во дворе все удивляемся: откуда Ермак такой хороший? Ведь никто его не воспитывал. Если бы другому такие условия, давно бы стал воришкой. А этот копейки не возьмет. У меня мелочь всегда на трюмо лежит. Грешным делом пересчитывала - нет, никогда не возьмет. Честный! А их как жалеет! Если бы не Ермак, они бы отродясь супа не съели, так, на сухомятке, бы и жили: колбаса и чай. Ермак соберет пустые бутылки, сдаст их, купит граммов двести мяса, картошки; я ему дам горстку крупы, луковку, так он сварит суп и накормит их.
А когда они с похмелья, злые ужасно, как цепные собаки, и бьют его чем попало. Но следов не оставляют, а это не считается. Да Ермак никогда и не станет жаловаться. Ни за что! Про себя переживет, и все. А когда Станислав Львович сидел, еще хуже было. Эта женщина каждый день наводила к себе гостей, и они здесь пьянствовали. Он и вернулся как раз в такую гулянку. Другой бы возмутился, а этот обрадовался - есть что выпить...
Соседка - ее звали Глафира Егоровна - долго рассказывала "учительнице" про Зайцевых. Вера Григорьевна внимательно слушала. Лицо ее словно окаменело. Глаза стали злые. Какой ужас! Бедный Сашенька! Она как чувствовала. Вот что значит не поинтересоваться, из какой семьи.
Когда Глафира Егоровна провожала гостью, она вдруг усомнилась:
- Да учительница ли вы?
- Я - кандидат наук. Жена академика Дружникова. Наверное, слышали? Нет? Ну уж знаете...
Вечером, после чая, Вера Григорьевна попросила всех задержаться в столовой. Сашеньке тоже не мешает послушать. Пусть знает.
Без всяких прикрас - действительность была достаточно "ярка" - Вера Григорьевна изложила все, что узнала утром.
Наступило долгое, тягостное молчание. Санди похолодел: теперь не разрешат дружить с Ермаком.
Дедушка, только вчера возвратившийся из Англии, выглядел утомленным. Он сидел в кресле, полузакрыв глаза, и совершенно "не реагировал". Может, ждал, что скажет молодежь. Отец нахмурился и сразу потянулся за папиросой. Мама даже побледнела.
- Бедный Ермак! - воскликнула она.- Знаешь, Андрей, я с самого начала чувствовала что-то именно такое. Как же ему помочь?
Санди вздохнул облегченно. Как он мог усомниться в матери? Иначе она и не могла сказать.
- Вы разрешили Сашеньке дружить бог знает с кем...- начала Вера Григорьевна,- не разузнав, из какой он семьи, не проверив. Надеюсь, теперь...
Виктория Александровна решительно приняла бой.
- Что - теперь? - Она говорила мягко, как на работе с тяжело больными.
- Вы не разрешите Сашеньке дружить с ним.
- С Ермаком? При чем здесь Ермак? Разве вы узнали плохое о нем? Думаю, что эта дружба, кроме добра, ничего Санди не принесет. Таким другом можно только гордиться!
- Гордиться?! Вот как... Я отказываюсь вас понимать. Я категорически возражаю.
Виктория Александровна спокойно поднялась и положила руку на плечо Санди:
- Разрешите мне самой разбираться в друзьях моего сына,- и вышла вместе с Санди.
Отец и сын переглянулись.
- Мне надо работать,- сказал академик, спасаясь в свой кабинет. В дверях он лукаво подмигнул своему сыну.
- Не расстраивайся, мама! - сказал Андрей Николаевич.- И предоставь этим заниматься Вике. Она лучше знает. Не сердись.
- Как тебя подчинила эта женщина! - горько сказала Вера Григорьевна.- И что ты в ней только нашел! Ни ума, ни красоты. Бездарность. На всю жизнь осталась медсестрой.
- Мама!
- Хорошо, хорошо! Иди к ней.
- Мама, я понимаю, ты недолюбливаешь Вику, но все же... Хотя бы с моими чувствами считалась! Трудно так жить.
Вера Григорьевна прижала к глазам свежевыглаженный платочек. Ей тоже было тяжело. Материнская ревность терзала ее. Может, особенно горькая потому, что, кроме сына, не было у Веры Григорьевны в жизни никакой радости.