Отец махнул рукой, но вышло так, что рука с грохотом задела стол.
— Тихо! Звонок, — сказала мать.
— Здравствуйте, — зашел Дик и изящно поклонился.
— Здравствуй, — поздоровались родители.
— Приехали уже твои родители, Дик? — мягко спросила мать.
— Так точно, их вертолет стоит за оградой на лугу. Сейчас собирают мои вещи, разговаривают с воспитателями, заполняется моя карточка, меня отпустили на триста пятьдесят секунд, чтобы попрощался, — выпалил Дик на одном дыхании.
— У тебя хорошие легкие, — усмехнулся Маратов отец.
— Стараюсь, — поклонился Дик.
— Видишь, Ева, им никак нельзя быть вместе.
— Большинство так и решило, — сказал Дик. — А вот роботов никто ничего и не спросил…
Отец заходил по комнате.
— Ребята! — наконец он заговорил решительно и даже зажигательно. — Я понимаю, вы немного обижены, что вас посадили сюда и у вас закономерно выработалось желание перечить. Вы считаете нас сухарями — только за то, что мы всегда имеем ясную голову, но нам надо всегда иметь ясную голову, потому что никто за нас не измерит масштабов и сложности работы. Скорость изменения представлений и приспособлений — необходимость…
— Извините, у меня осталось сто восемьдесят четыре секунды, — сказал Дик.
— Пусть прощаются, — вздохнула мать.
— Ты там держись, — сказал Марат.
— А ты тут держись, — сказал Дик.
Они обнялись, и Дик побрел к дверям. Возле дверей Дик обернулся.
— Связь на той же волне. Оружие закопано в квадрате C. Сигнал — время «x», — сказал Дик, дернул дверь и исчез.
Родители переглянулись.
— Вы что… — мать поднялась и не могла найти подходящего слова. — Что вы задумали?
— Взять власть в свои руки, — спокойно сказал Марат.
— У кого?!
Уехал Дик, уехали родители, упала ночь и в окно тянуло приятным холодком. Роса густо покрыла темные листья, выступила на асфальте, на траве за оградой, на холодном теле корабля пришельцев, и Марату казалось, что ночь пришла слишком рано как на летнее время, и сегодня она темнее будто, чем всегда.
Он подошел к раскрытому окну и впервые почувствовал пустоту ночи. До него долетел далекий лай собак, бесконечно раздвинулось пространство; цокали копыта, и Марат поймал мелодию звоночка одиноких путников. И когда оказался за оградой, заметил, что ночь раздвинулась, как будто он осветил ее изнутри, и что ночь, пожалуй, является ночью только в четырех стенах, а звезды и планеты светят всегда. Потом он заметил, какая выпала густая роса, потому что зачавкало в ботинках, потом провел пальцем по холодному металлу корабля пришельцев, и капли росы соединились в большую каплю, и та капля быстро оборвалась.
— Завтра будет хорошая погода, — сказал Марат.
— Да, завтра будет хорошая погода, — сказал то ли отец, или брат Аи, что следил, как роботы грузят какие-то контейнеры, а прожектор аж из верхней части корабля освещал им площадку. — А ты чего не спишь?
— Не хочется, — сказал Марат. — Вы скоро улетаете?
— Часа через три.
— Ая занята?
— Нет, она не занята. Она внутри. И то ли отец, то ли брат сказал что-то роботу, и робот ответил ему что-то в знак согласия, исчез в отверстии стабилизатора, и Марат мысленно проследил, как лифт поднимает робота в верхнюю часть корабля.
— Ты не занята? — спросил Марат, когда Ая соскочила на землю.
— Нет, не занята, — ответила Ая. — А ты сбежал?
— Сбежал. Вы скоро улетаете?
— Часа через три.
— Тебе надо что-то делать?
— Я уже все закончила и эти три часа у меня свободны.
На поляне валялось много сухого веток, их легко было собрать в кучу, и скоро в небо полетели искры.
— Я не знала, что это так красиво. Можно было бы каждый вечер жечь костры.
— Можно было бы. Но я тоже не знал, что ты прилетела.
— Плохо. Мы бы раньше познакомились и много бы друг другу рассказали.
Марат положил на землю куртку, и они сели рядом напротив огня. Ломали хворост и бросали в огонь.
— Тебе удобно? — спросил Марат.
— Мне хорошо.
— Правда, огонь похож на осьминога?
— Щупальцами, да?
— Щупальцами…
— Удивительно. Огонь живет из своей смерти. Горит, потому что убивает себя. Чем больше, тем быстрее.
— Когда-то в непогоду разводили костры, чтобы путники не сбились с пути.
— А для космического корабля нужно целое солнце. — его трудно разжечь.
Искры уже почти не летели. Огонь горел спокойно, без натуги, а они равномерно подкладывали дрова, чтобы все так и оставалось. Ночь погустела и притихла. Прожектор светил не в эту сторону, и корабль вырезался в его свете четкой монументальной скульптурой.