— Это свидетельствует о ее дурном вкусе, — авторитетно заявила гостья. — Как вы считаете, миссис Фергюсон?
— Да… Вы правы.
— Когда он тебе об этом сказал? — подозрительно спросил мистер Фергюсон?
— Э… пару дней тому назад.
— У современных девушек куриные мозги, — все тем же категорическим тоном разглагольствовала миссис Спенсер Крабб. — Они сами не знают, чего хотят, вот и разбивают сердца прекрасным молодым людям.
Корделия не менее часа продержала записку в кулачке, прежде чем смогла прочесть ее. Этот слипшийся комочек, точно улика, жег ей ладонь. У нее было сильное желание освободиться от него, но, куда бы она его ни выбросила, существовал риск, что кто-то заметит и прочитает. Ужин подошел к концу, и Корделия, опередив Брука, поспешила в их спальню. Там она зажгла газовую лампу и торопливо развернула записку.
Должно быть, Стивен нацарапал эти несколько строк прямо за ужином, на обрывке использованного конверта.
"Вы не можете себе представить, какая пытка — сидеть с вами за одним столом, обожать вас — и знать, что я для вас ничего не значу. Возможно, я никогда больше не приеду в этот дом."
В душе Корделии смешались боль и сочувствие. Ей было нестерпимо думать, что она невольно явилась источником страданий для того, кому ей ни за что на свете не хотелось причинить зло.
— Что это ты жжешь? — спросил Брук, входя в комнату.
— А… просто зажигаю газ.
— Какой смысл использовать для этого бумагу?
— Ну… я боялась обжечься. Спички слишком короткие.
Брук пересек спальню.
— Сегодня сначала было очень интересно, зато под конец я чуть не умер от скуки. Что толку от всех этих словопрений? Я едва не проговорился о мюзик-холле, ты заметила?
— По-моему, никто не обратил внимания.
"Брук — Стивен, Стивен — Брук. Но это нечестно — сравнивать их между собой! Брук — ее муж, а Стивен — захватчик, вторгшийся на чужую территорию. Какое он имел право тайно передавать ей записки — на основании всего лишь нескольких встреч?"
— Брук, — проговорила она. — Ты меня любишь?
Он не сразу понял, в чем дело.
— Что-что? Ах… ну конечно. — Он снял с полки книгу и стал листать ее, чтобы скрыть смущение. Странный вопрос. Их отношения давно приняли обыденный характер.
Корделия положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
— Я хорошая жена?
— Конечно, дорогая. Ты сомневаешься?
— Не знаю. Наверное, нет. Но мне нравится, когда меня хвалят. Я такая же хорошая жена, как Маргарет?
Он покраснел.
— Разве я когда-нибудь давал понять обратное?
— Нет. Но ты не должен отвечать вопросом на вопрос. Скажи просто — да или нет.
— В таком случае, да. Такая же. Даже лучше.
— Лучше, — Корделия поцеловала мужа. — Я очень рада. А чем я лучше?
— Послушай, что это тебе вздумалось вспоминать Маргарет? Ты уже много месяцев не проявляла к ней интереса. Пусть покоится с миром.
— Странно, что ее бювар до сих пор не найден.
— Какой бювар?
— За которым приезжал Дэн Мэссингтон. Ты что, забыл?
— Его наверняка выбросили. Там не было ничего интересного. Так, несколько счетов…
— Знаешь, — задумчиво произнесла Корделия, — я как-то не могу думать о тебе как о человеке, который уже был женат.
— Вот и хорошо. С какой стати? — он потрепал Корделию по щеке. — Ты даже не была с ней знакома.
— Да, но… Брук, наверное, это очень странно — любить двоих?
Он исподтишка наблюдал за женой, словно пытаясь прочесть ее мысли.
— Ничего странного. Многие женятся во второй раз.
— Ты когда-нибудь вспоминаешь о ней — как вам хорошо было вместе? Обнимая меня, ты никогда не думаешь, что это — она?
— Силы небесные, разумеется, нет! Как тебе только в голову пришло? Слушай, давай ложиться спать. Уже очень поздно, а завтра рано вставать.
— Но если человек полюбил во второй раз, разве он не сравнивает? Я не хочу ловить тебя на слове, но, по-моему, это естественно. Вот ты берешь меня за руку и думаешь: "У Маргарет рука была тоньше… или более пухлой… мягче, тверже…"
Брук молчал, с нетерпением ожидая конца этого монолога.
— Наверное, на твоем месте я бы сравнивала, — смущенно призналась она.
— Знаешь, по крайней мере, чем ты выгодно отличаешься от Маргарет? Когда она плохо себя чувствовала, то несла какую-то жалкую чушь. Не думаю, что тебе следует подражать ей в этом. И вообще, все это глупости. Ты как хочешь, а я ложусь спать.
Наступило продолжительное молчание. Корделия думала: "Тот дневник все еще валяется на чердаке. Может, Брук прав — я действительно становлюсь мнительной и придираюсь к нему? Но ведь это только сегодня — потому что очень красивый, блестящий мужчина… Да и что мне за дело до Маргарет? Пожалуй, Брук прав: нужно выбросить это из головы".
— Брук?
— Да?
— Я напрасно к тебе пристаю?
— Не знаю. Может быть, это естественное любопытство.
— Скажи — после смерти твоей матери отец больше не помышлял о женитьбе?
Он беспокойно заворочался под одеялом.
— Откуда мне знать? Я к нему в душу не заглядывал. Нет, он как будто никем не интересовался. Что ты хочешь — ему было пятьдесят шесть лет.
Корделия еще долго лежала, не в силах уснуть. Она помолилась, испрашивая у Господа здравого смысла и душевного покоя. Помолилась за Стивена — чтобы Бог даровал ему силы справиться с пагубным увлечением, оставить ее в покое и жениться на хорошей девушке. И пусть они будут счастливы.
Мать научила ее заканчивать каждую молитву так: "И да пребудет надо мной Твоя воля!" Обычно эти слова давались Корделии тяжелее всего, но сегодня она нашла в них утешение, и это был тревожный признак.
Глава VIII
Несмотря на молчаливое неодобрение мистера Фергюсона, Корделия продолжала регулярно — примерно три раза в неделю — навещать свою родню. Если срезать угол и идти полями, получалось недалеко, и она часто ходила пешком — еще один повод для недовольства мистера Фергюсона. Но являться в родительский дом в карете казалось ей неприличным.
Стоял погожий апрельский день, и Корделия с нетерпением высматривала кругом первые признаки весны. Не успела она далеко отойти от Гроув-Холла, как увидела впереди Стивена Кроссли.
Корделия вздрогнула и стала лихорадочно соображать, как бы уклониться от встречи. Но он подошел и снял шляпу, и она тотчас поняла, что это не простая случайность.
Стивен похудел и утратил часть своей живости. Корделии стало ясно: он не притворяется. Это в какой-то мере даже шло ему. У него была красивая лепка лица, а полнота ее скрадывала.
— Можно мне пройтись с вами?
— Если хотите.
Они молча шли по тропе. Напряженная тишина грозила в любой момент взорваться. Наконец он спросил:
— Вы возненавидели меня за то, что я вас люблю?
— Нет.
— Значит, мне можно любить вас?
Корделия облизнула пересохшие губы.
— Разве я могу этому помешать?
— А вам бы хотелось?
— Так было бы лучше для всех.
— Почему? Я не понимаю.
— Потому что это делает вас несчастным. И меня. И Брука — если он узнает.
— Все зависит от того, какой образ жизни кажется вам предпочтительнее. Что для вас важнее — тишина и покой или полнота чувств, азарт, желание плыть против течения? Да, я несчастлив, но не хотел бы ничего менять. Предпочитаю жить полной жизнью — даже если моим надеждам не суждено сбыться. Все равно с тех пор, как я узнал вас, я стал богаче.
— Зачем вы так говорите?
— Потому что это правда.
— Стивен, ведь вы меня не знаете. Да если бы и знали… это не поможет.
— Вы только что сказали, что несчастны из-за меня. Значит, я вам небезразличен. Ведь правда?
— Я замужем за Бруком. Больше мне нечего сказать.
— Несмотря на мои чувства? И… ваши?
— Да. Я вам уже говорила.