Секреты красильного дела, в первый приезд показавшиеся ей весьма сложными, перестали быть таковыми. За лето Корделия одолела гору специальных книг и хотя не разбиралась досконально, как мистер Фергюсон в том, почему одна краска проявляется бледнее, а другая ярче, она быстро запомнила последовательность операций и овладела основами коммерции.
Ей никак не верилось, что вся ответственность действительно ложится на ее плечи. В глубине души Корделия надеялась, что мистер Фергюсон никуда не уехал, а крутится где-нибудь поблизости и, если ее занесет, моментально перехватит вожжи. Или вообще передумает и скажет: "Дорогая, вы всего только женщина, и ваше место — дома. Неужели вы поверили, что я говорил серьезно?"
Однако разум твердил, что все происходит всерьез и человек, к которому она испытывала антипатию, которого склонна была подозревать в неблаговидных поступках, дал ей убедительнейшее доказательство своего доверия.
А она отплатила черной неблагодарностью, обманула всякое доверие. И сейчас, когда интересы дела требовали от нее душевного покоя, предельной собранности и уверенности в себе, ее раздирал жесточайший внутренний конфликт.
После фабрики Корделия велела Томкинсу отвезти себя на Элберт-сквер. Там она попросила его подождать и, спросив у нищего дорогу, пошла по боковой улочке до Спринг-гарденс, где быстро отыскала "Варьете". В тусклом свете октябрьского дня здание показалось ей не особенно презентабельным.
"Синьор Палермо,
всемирно известный иллюзионист, имитация птичьего пения.
Игра на скрипке без струн и на пяти инструментах сразу.
Лотти Фримен,
леди-комик, только что из триумфального турне по ведущим мюзикл—
холлам страны.
Братья Раузы, фокусы, танец на проволоке и китайские фигуры.
Бостонские менестрели.
Вэл Джонсон, штатный комик…"
Должно быть, в этот самый момент за стенами окруженного афишными тумбами здания работает Стивен. Войти и спросить его? Удивится ли он? До сих пор инициатива неизменно исходила от него. Возможно, Стивен считает ее неспособной самой сделать шаг навстречу.
— Что, миссис Фергюсон, ждете открытия?
Дэн Мэссингтон! Опасность! Ни на секунду не потерять бдительность!
— Остановилась почитать афиши. Они действительно исполняют все эти вещи?
— Разумеется. Но это не совсем подходящее зрелище для жены Брука Фергюсона из Гроув-Холла. Тю-тю!
У него был нездоровый цвет лица. Денди, вышедший в тираж.
— Как поживает Брук? — спросил он, идя с ней рядом и стараясь попасть в такт.
— Спасибо, очень хорошо.
— Должно быть, благодаря вашим заботам, дорогая.
Корделия не ответила.
— В газетах пишут, что в прошлом месяце он читал свои стихи в Атенеуме. Жаль, меня там не было. Как, бишь, его величают — вторым Шекспиром?
— Мне неинтересна эта тема.
— Знаю. Но вы чертовски хорошенькая женщина. Я вам это уже говорил?
— Да, благодарю вас.
— Слишком хорошенькая для Брука. Не представляю, как вы его перевариваете. Честное слово. Неужели вы никогда не испытываете потребности в перемене?
— Чего — компании? Да. В этот самый момент. — Она немного ускорила шаг. Казалось, Мэссингтон не расслышал ее ответа.
— В таком случае вспомните обо мне. Я доставлю вам море удовольствия. Вы обиделись?
— Да, очень.
— Так я и думал. Ладно, сменим тему. Что, если нам зайти куда-нибудь выпить? Здесь за углом есть весьма приличное заведеньице.
— Нет, спасибо.
— Вы, значит, поддались им, — уже другим тоном произнес Дэн. — Крючок, леска, поплавок… Смирились с их непроходимым ханжеством, продали тело и душу. Когда я впервые познакомился с вами, вы были прелестной девочкой, перед которой открывались все дороги. А теперь вы — жалкий инвалид.
— За что вы их так ненавидите?
— Это не ненависть, а презрение. О да, я много дал бы за возможность сбить с них спесь!
— Потому что ваша сестра была несчастлива с Бруком?
— Потому что они ее угробили.
Корделия сказала:
— Вот уже два года вы на них нападаете при каждой нашей встрече. Почему бы вам не обвинить их публично — и покончить с этим?
— Доказательства, — ответил Дэн, и на какое-то мгновение его выступающие зубы скрылись за поджатыми губами. — У меня нет доказательств. Иначе они бы тут не расхаживали с высоко поднятыми головами, как сущие праведники. И все же — куда девались оставшиеся пилюли? Маргарет либо довели до того, что она сама приняла их все, либо кто-нибудь из них сознательно дал ей смертельную дозу снотворного. Иначе этого не объяснишь. В любом случае, они несут ответственность за ее смерть.
— Если бы у доктора Берча возникли малейшие подозрения, он обратился бы в полицию.
— Берч — закадычный приятель Брука, они вместе учились в школе. А старикан помог ему получить практику.
— Вы считаете его способным поставить на карту всю свою карьеру, чтобы угодить Фергюсонам?
— Ну… — Мэссингтон смерил ее пристальным взглядом. — Он задолжал им кучу денег. Вам это известно?..
На протяжении двух лет ее замужества эти гнусные наветы — в форме намеков — носились в воздухе, не подтвержденные и не опровергнутые.
Корделия провела вечер за чтением дневника Маргарет. В ее последних заметках трудно было отыскать нечто такое, что подтверждало бы инсинуации Дэна Мэссингтона. Хотя общий тон записей свидетельствовал о прогрессирующей деградации. То были излияния больной, неврастеничной и очень несчастной женщины. Сегодня она с головой уходила в религию, а завтра сетовала, что прислуга охотится за ее любимыми конфетами и прячет их от нее. То верила сама и бросала в лицо Бруку, что ей незачем жить, то вдруг писала:
"У меня такое чувство, будто мир ускользает от меня. Хочется выть и цепляться за кровать и все прочие, нужные и дорогие мне предметы".
Окончив чтение, Корделия отнесла дневник обратно на чердак и спрятала на прежнее место между книгами. Вернувшись к себе, она обвела спальню глазами, как бы вызывая в воображении картины минувших дней. Она представила себе лицо с миниатюры лежащим на подушке: черные лоснящиеся волосы разделены на прямой пробор; тонкие, аристократические черты искажены болезнью; тумбочка возле кровати заставлена лекарствами; в воздухе носится приторный запах больничной палаты. Здесь она угасала на глазах. И если подозрения Дэна Мэссингтона несправедливы в буквальном смысле, то разве нельзя сказать, что в переносном — они вполне оправданны?
Перед тем, как лечь спать, Корделия дважды бралась за перо, чтобы написать Стивену, и дважды откладывала. Ей было необходимо поделиться с ним своими сомнениями. Она испытывала острую потребность в его любви. Чтобы он ободрил ее и заглушил угрызения совести.
За ночь нервное возбуждение схлынуло, и утром Корделия в третий раз взяла в руки перо.
"Миссис Фергюсон благодарит мистера Кроссли за любезное приглашение посетить в среду "Варьете" и готова встретиться с ним в Таун-Холле в семь часов вечера."
В среду она пораньше отправилась в красильни и провела там все утро, а за обедом предупредила дядю Прайди и тетю Тиш, что обещала вечером навестить родных, так что пусть они ее не дожидаются. Тетя Тиш заметила, что это не очень-то удобно — разъезжать по ночным улицам, даже в собственном экипаже.
Перед тем, как переодеться, Корделия снова сходила на чердак и, взяв дневник, спрятала его в сумочку. Она посоветуется со Стивеном.