Мне стало немножко стыдно за свои низменные помыслы, но я их не утратил.
— Извини, я немного опоздала, — сказала она, улыбаясь. — Ты давно ждёшь?
Я машинально посмотрел на часы.
— Нет, ничего, привет…
Мы вышли из метро и направились через дорогу к трамвайной остановке.
— А куда мы идём? — поинтересовалась Наташа. В её голосе звучала та особенная московская интонация, мягкая и музыкальная, которая почти исчезнет в моем будущем, уступив место более резкому, рубленому говору.
— Мне всё равно, — ответил я. — А куда ты хочешь?
— Не знаю… Мне казалось, ты сам что-нибудь придумаешь. Я не против где-нибудь посидеть.
Я оглядел улицу. Было несколько вариантов — кафе-мороженое на углу, кинотеатр «Ленинград», где крутили «Белое солнце пустыни», или просто прогулка по Ленинградскому парку. Но какое-то наваждение, смесь молодых гормонов Михаила и циничных расчётов старого Марка, толкнуло меня сказать:
— Можно зайти ко мне.
— К тебе? — Наташа смутилась, прикусив нижнюю губу, и на щеках проступил румянец, делая веснушки ещё заметнее. — Даже не знаю. Это удобно?
В этот момент я понял, что совершаю ошибку. Эта девочка была чиста и наивна, как утренняя роса. В моём прошлом, в циничных двухтысячных, такое приглашение воспринималось как должное. Но здесь, в 1969-м, это был почти вызов приличиям. И всё же она не отказала — либо из любопытства, либо из нежелания обидеть.
Когда мы ехали на трамвае, я втирал ей, что мне, как выдающемуся спортсмену выделили отдельный блок в общаге и обещали квартиру.
— Ого! — восхищалась она. — Ты не только командуешь музыкантами, а еще и выдающийся спортсмен! Да на тебе знак качества ставить негде! Достойна ли я?
— Достойна, достойна, — успокаивал я её.
Надо сказать, что наша спортивная общага была весьма либеральна в отношении посещений и до 23 часов, там шлялись туда-сюда все кому не лень.
Вскоре мы стояли в крошечной прихожей моего блока, и я галантно помогал своей гостье раздеться. Её плечи были трогательно острыми, шея длинная, а от волос пахло чем-то свежим, травяным — наверное, отечественный шампунь «Берёзка».
— Извини, пожалуйста, а где здесь… — почему-то шёпотом спросила Наташа.
«В туалет приспичило», — подумал я, невольно скатываясь в грубоватый, приземлённый лексикон Марка.
— Здесь всё, — я щёлкнув выключателем. — Совмещенно.
— Спасибо.
Пока она была в туалетной комнате, я зашёл в комнату, включил настольную лампу под зеленым абажуром, что-то вроде интимной подсветки и музыку.
Проигрыватель электрофон «Юбилейный» в смешном чемоданчике принесла откуда-то Марина. Пока я валялся мычащим немтырем, она от скуки слушала грампластинки.
Я поставил пластинку с ранним Робертино Лоретти — его высокий, чистый голос мог растопить любое сердце. В шкафчике стояли полбутылки коньяка, умыкнутые с позавчерашней свадьбы, и бутылка сухого с незапамятных времён.
Появилась Наташа. Её лицо всё ещё розовело от смущения, но в глазах читалось любопытство — она явно впервые оказалась в холостяцкой берлоге.
— Что будем пить? Вино, коньяк? — вопросил я тоном опытного соблазнителя.
Наташа остановилась, оглядывая комнату.
— Ты, кажется, чай хотел…
— Кто пьет чай, тот отчается. — грубовато схохмил я. — Ладно, ты проходи, садись.
Наташа села на краешек кровати.
— Тогда вино.
— Ваше слово, мадмуазель, для меня закон!
Я взял в руки бутылку «Ркацители» и осмотрел пробку. Пробка была полиэтиленовая. Ножом подрезал крышку и сорвал зубами с характерным звуком. По быдляцки, конечно, но неважно.
Я разлил, ей вино, себе коньяк и сел рядом. Тонкий запах её духов — кажется, «Красная Москва» — смешивался с ароматом коньяка, создавая странную, волнующую атмосферу.
— За встречу?
Чокнулись и выпили. Я налил ещё.
— Давай сразу по второй.
Выпили по второй. Наташа всё ещё немного волновалась. Вино окрасило её щёки ещё ярче, а глаза заблестели.
— У тебя можно курить?
— Что? — я отвлекся, продумывая план дальнейших действий.
— Курить здесь можно?
— Да, да, конечно.
Наташа встала, вынула из сумочки пачку болгарских сигарет и вернулась на место.
Я щёлкнул зажигалкой.
— Хочешь сигарету? — предложила она.
Я не стал кочевряжиться, взял и мы стали курить. Разговор потёк свободнее. Наташа оказалась студенткой педагогического — будущей учительницей младших классов. Она любила детей, поэзию Ахматовой и фильмы Тарковского. Её отец был инженером на оборонном заводе, мать — врачом. Обычная московская интеллигентная семья.