Очень много народа. Все стулья, скамьи и кресла были заняты. Зал гудел, как растревоженный улей.
Вскоре выяснилась и причина вавилонского столпотворения. Оказалось, что Средняя Азия не принимает самолеты по погодным условиям. Так вот почему в зале такое нашествие стариков Хоттабычей. Некоторые отчаявшиеся устроились прямо на полу, подложив под голову чемоданы.
К счастью, рейс из Владивостока — далекого, как другая планета — ожидался вовремя.
Какая-то сердобольная дама из Ташкента выделила мне освободившийся кусочек скамейки «на посидеть».
— Да я встречаю, мне недолго стоять, — попытался отказаться я.
— Садитесь, садитесь, — настаивала она, и добавила вполголоса, — а то сейчас какой-нибудь нацмен пристроится, а они воняют.
Оказалось вылеты переносятся уже не первый раз — многие сидят тут по несколько суток. Потом женщина мне поведала душераздирающую историю современных среднеазиатских кочевников. Количество ковров в доме определяло материальное благосостояние его хозяина. Ковры эти продолжали ткать на различных предприятиях в Средней Азии, но какие-то умные головы из начальства запретили их там продавать. Ковры стали переправлять в Москву. Но основными потребителями этой роскоши оказались все те же узбеки, туркмены и таджики. И вот потянулись ходоки из различных азиатских городов и сел в Москву за коврами (действительно у многих пассажиров восточной внешности имелись большие рулоны, обернутые в несколько слоев бумаги и целлофана.). Кому это было нужно — понять невозможно. Так как это были простые ковры, а не ковры-самолеты, им приходилось сутками торчать в Домодедово в ожидании обычного самолета. В десять часов вечера они разворачивают эти ковры и укладываются на них спать. Тогда пустое пространство у касс и стоек регистрации начинает походить на декорацию к сказкам «Тысячи и одной ночи». С утра вся эта компания выстраивается в очередь возле отдела упаковки. Через плечо как бревна несут свои ковры. Их там опять тщательно упаковывают, если снова не повезет улететь, до текущего вечера. Такой вот сюр, по-советски.
Ждать, не самое мое любимое занятие, особенно когда ждешь человека из чужой жизни. Колька Ли. Друг детства. Соратник по первым дракам. Кто он мне теперь? В этом странном, почти шизофреническом состоянии, когда семидесятилетний продюсер из будущего живет в теле двадцатиоднолетнего советского борца, ощущения были смешанными. Мишкино тело, кажется, волновалось, предвкушая встречу. А мой мозг цинично анализировал: пригодится ли этот Колька? Не станет ли проблемой?
Наконец, динамик прокаркал:
— Вниманию встречающих: совершил посадку самолет, выполняющий рейс номер 4269 Владивосток — Москва. Через полчаса стеклянные двери распахнулись, и на белый свет хлынула очередная порция советских граждан, измученных полусуточным с двумя посадками перелетом на дребезжащем «Ту-104». Моряки в тельняшках с баулами, набитыми заграничным барахлом. Командированные инженеры в мятых костюмах. Женщины с сонными детьми. Стандартный набор.
И среди этой усредненной массы — он. Как иероглиф на странице русской книги. Колька Ли. Смуглый, скуластый, раскосый. Одет — не просто не по-московски, а вызывающе. Кожаная куртка с бахромой, явно трофейная, а-ля ковбой Мальборо. Широченные штаны, заправленные в тяжелые, почти армейские ботинки. На дворе — август, жара, а он — как будто только что из тайги. На плече — потертая спортивная сумка, которую он прижимал к себе так, словно там лежали не трусы и носки, а слитки золота. И походка — неспешная, но пружинистая, с постоянной оглядкой по сторонам. Взгляд — цепкий, настороженный. Зверек, попавший в незнакомый лес.
Он заметил меня издалека. Замер. Прищурился, разглядывая. Потом лицо его расплылось в широкой, почти детской улыбке. Узнал. Пошел быстрее, расталкивая прохожих.
— Миха! — Он хлопнул меня по плечу своей крепкой ладонью. В его голосе — неподдельная радость. — Живой, курилка! А говорили — всё, кирдык тебе!
— Почти, — я усмехнулся, пожимая его руку. Рукопожатие — сильное, сухое. — Но, как видишь, откачали. Не без помощи деда.
Колька внимательно оглядел меня с ног до головы. Профессиональным, оценивающим взглядом. Будто не друга встретил, а товар приценивался. Что он там увидел? Чужой взгляд в знакомых глазах? Иную осанку? Он нахмурился на мгновение, но тут же снова улыбнулся.