— Это центр, Коля. Витрина, — вздохнул я. — Шаг в сторону — и та же фигня, что у вас в Уссурийске.
Почему-то мне стало неловко, за эту витрину, за эти персики по пять рублей, за то, что я выдернул его из его мира в этот наш, фальшивый и суетливый.
Такси везло нас по широким улицам, мимо помпезных сталинских домов, мимо витрин с портретами вождей и призывами к труду. Колька молча доедал персики, на его лице застыло выражение детского изумления.
Улицы постепенно становились уже, дома — невзрачнее. Наконец такси остановилось у серой пятиэтажки, окруженной чахлыми тополями.
— Прибыли, — зачем-то объявил водитель, будто я не знал где живу.
Я расплатился, и мы вышли.
Общежитие встретило нас привычным шумом — где-то гремела музыка, из кухни доносился запах жареной картошки, по коридору, громко смеясь, пробежали две девушки в спортивных костюмах. Мы поднялись на третий этаж, и я открыл дверь своего блока.
— Проходи.
Колька вошел, оглядел моё жилище — стандартную комнату в общежитском блоке — четырнадцать квадратных метров, железная кровать, покрытая потертым пледом, письменный стол, заваленный книгами и тетрадями, шкаф с покосившейся дверцей, тумбочка. В углу — гантели и эспандер, память о спортивном прошлом Михаила. Окно выходило на такую же серую общажную пятиэтажку напротив, между домами — унылый двор с песочницей и облезлой каруселью.
Он опустил сумку на пол и сел на край кровати. Пружины жалобно скрипнули под его весом. В сумке что-то глухо брякнуло, словно металл ударился о металл.
Я достал бутылку водки. Поставил на стол, прикрытый газетой «Советский спорт». Расположил нехитрую снедь — палку докторской колбасы, банка маринованных огурцов «Глобус», хлеб в целлофановом пакете, пару помидорин и фрукты с рынка. Всё это выглядело скромно, но по общажным меркам — почти пир.
— Ну, — сказал Колька, дотерпев пока я не закончил накрывать на стол, — выкладывай, что за дело такое срочное? И главное — при чем тут я?
Он покосился на водку.
— Давай лучше мою, таёжную.
Он полез в сумку извлек на свет бутылку с мутноватой желтоватой жидкостью, без этикетки. Стекло было тусклым, с пузырями воздуха, словно выдутое в кустарной мастерской.
— Настойка на корешках, — пояснил он с гордостью. — Сам делал. Не то что ваша московская химия…
В его голосе звучало неприкрытое презрение к городским напиткам.
Потом Колька достал газетный сверток, аккуратно развернул. В комнате запахло копченым мясом, пряностями и чем-то еще — запахом далеких просторов, таежных костров, свободы. Запахом иной жизни, такой непохожей на мою нынешнюю.
— Оленина, — сказал он, нарезая ножом тонкие куски потемневшего от копчения мяса. — У меня дома коптильня. А вот это, — он извлек на свет колбасу, тёмно-красную, с вкраплениями белого жира, — от уссурийских поляков. Кабан, чеснок, перец… Пробуй, такую в Москве не найдешь.
Я молча разлил настойку по граненым стаканам. Мы чокнулись, выпили за встречу. Горло обожгло ядреной смесью, в которой женьшень смешался с чем-то ещё, терпким и пряным. Ощущение было, словно глотнул жидкого пламени — такие настойки не пьют, а испытывают.
— Силен, — выдохнул я, закусывая колбасой. Вкус был необычным — дикое мясо, сочное, с ароматом дымка и каких-то неведомых мне специй.
— То ли еще будет, — Колька кивнул, словно обещая еще более удивительные открытия. — Так что за дело такое?
Его взгляд стал серьезным, сосредоточенным. Время прелюдий закончилось, начиналась деловая часть разговора.
— Мне нужно съездить в Среднюю Азию, — сказал я без обиняков. — В Красноводск. За черной икрой.
Колькино лицо застыло на мгновение, потом медленно поползли вверх брови, складывая на лбу морщинки, как гармошку. В глазах появилось выражение, которое я не мог расшифровать — смесь удивления, недоверия и, кажется, насмешки.
— За икрой? — переспросил он. — Ты же борец, Мишка. Какая, к черту, икра?
— Был борец, — поправил я, машинально потирая затылок. Жест, ставший привычным, когда речь заходила о травме. — Да сплыл. Теперь я… бизнесмен.
Колька рассмеялся — коротко, резко, словно кашлянул. В этом смехе не было радости, лишь горькая ирония.
— В нашей стране нет бизнесменов, — сказал он, подливая настойку в опустевшие стаканы. — Есть браконьеры, спекулянты, и расхитители социалистической собственности. Все — статья. Так под какую статью ты решил подвести свою борцовскую шею?
Вместо ответа я раскрыл ему всю схему. Красноводск, браконьерская икра в фирменных баночках, немцы-покупатели, вложение в аппаратуру для музыкальной группы. И, конечно, долг Нуждину, который надо отдать через месяц, если не хочешь проблем.