— Ну что, впечатлился? — спросил я Кольку.
— Ага, — кивнул он. — Как в мавзолее побывал. Пошли отсюда. Жарко.
— Пошли мороженого поедим, — предложил я.
— Мороженого? — удивился Колька. — Мы ж не дети.
— Ты не понимаешь! — возмутился я. — Это не просто мороженое! Это — ГУМовский пломбир! Легенда! Говорят, по секретному кремлевскому рецепту делают. Вкус — божественный! Вафельный стаканчик хрустит! А главное — дефицит! Его выбрасывают на полчаса, и тут же очередь выстраивается, как к Мавзолею. Успеть надо!
Колька посмотрел на меня как на идиота, но пошел следом.
И нам повезло! Едва мы вошли в прохладные аркады ГУМа, как я заприметил ее — заветную тележку на колесиках с прозрачной крышкой, под которой белели шарики пломбира. А рядом — мороженщица в белоснежном переднике и кокошнике. И — очередь. Уже человек десять. Я рванул, расталкивая локтями каких-то интеллигентов в шляпах, и вклинился в хвост. За мной тут же пристроился Колька и еще человек двадцать. Люди в Советском Союзе обладают уникальным чутьем: если где-то очередь — значит, что-то дают, надо брать! Даже если не знаешь, что именно. Надежда на чудо — главная национальная черта.
Через пару минут мы стали счастливыми обладателями двух порций — по два шарика в хрустящем вафельном стаканчике. На нас смотрели с плохо скрываемой завистью те, кому не досталось.
— Ну и как? — спросил я Кольку, когда мы отошли в сторонку и приступили к дегустации.
— Ничего… — он сосредоточенно облизывал тающий шарик. — Вкусненько, жирненько, всё по пунгсу*.
[*корейский аналог фэншуй].
Освежившись и приобщившись к столичной dolce vita, мы приступили к делу. Нужно было найти подходящую тару для перевозки контрабандной икры. Прошлись по галантерейным отделам, вдоль чемоданно-портфельных развалов. Вот оно! Спортивные сумки. Большие, брезентовые, синего цвета, с гордой белой надписью «ДОСААФ». То, что надо! Ткань плотная, молния железная, ремень через плечо с наплечником — чтобы тяжесть не так давила на совесть и ключицу. Взяли две штуки. По пять рублей тридцать копеек за экземпляр. Подготовка к операции «Икра» вступила в завершающую фазу.
Билет я взял на Махачкалинский дополнительный. Со скорым Москва-Астрахань даже спекулянты помочь не смогли — разбирали их москвичи и окрестные жители, изнемогающие от летней духоты задымленных городов, рвущиеся к южному солнцу и морю как к последнему спасению.
Павелецкий вокзал — не чета своим более парадным московским собратьям. Угрюмое здание цвета слоновой кости у самой окраины центра, с двумя скромными башенками и вечно суетливой площадью. Южные ворота столицы, пропускавшие через себя иной поток, не столь нарядный, как тот, что устремлялся через Ленинградский к балтийским берегам или через Белорусский к польской границе. Сюда прибывали степняки и волжане, шумные, смуглые, колоритные. Здесь звучали певучие акценты юга, долетали запахи астраханских арбузов и саратовской рыбы, здесь продавали при выходе с перрона семечки и вяленую воблу.
Через этот вокзал уходили поезда в Нижнее Поволжье и Заволжье, в степи Предкавказья, в широкие просторы за Волгой-рекой. Царство пыли, зноя и бескрайних горизонтов, где в ясную погоду видно на тридцать верст вокруг.
Вокзал жил торопливой, мелкой, деловой сутолокой пригородных электричек, смешанной с основательной неспешностью южных поездов. Бросались в глаза облупившаяся лепнина и трещины в старых колоннах, словно вокзал недавно оправился от тяжёлой болезни, но на реабилитацию денег не хватило. В дневном свете он казался мрачной декорацией к спектаклю о жизни небогатой привокзальной России, зато к вечеру его преображали электрические огни.
В преддверии южного поезда перрон напоминали растревоженный муравейник. Те же суета и гомон, те же необъяснимые броуновские перемещения, та же сосредоточенность каждой отдельной особи на своей задаче при полном игнорировании окружающих. Мы уже больше часа топтались на перроне, прижав к ногам свой невеликий багаж, чтобы не украли.
Где-то в начале третьего ночи, когда даже самые оптимистичные пассажиры начали подозревать, что их астраханский поезд уехал вчера или не приедет вовсе, на третий путь, кряхтя и отдуваясь, вполз почтово-багажный состав. Из этого, казалось бы, незначительного факта мы с Колькой, а также группа местных носильщиков — мудрых гуру вокзальной жизни — сделали единственно верный вывод: наш поезд подадут на пятую платформу. Ибо на четвертой, согласно неписаным законам железнодорожной логистики, окажется «нерабочая» сторона, обращенная к соседнему составу.