Потом мы жевали жесткую оленину, глядя в окно на черноту ночи, прореженную редкими огоньками подмосковных станций.
Явилась симпатичная проводница-стюардесса, забрала наши билеты.
— Белье брать будете? — спросила она, и в ее голосе звучала скрытая ирония, ведь белье на ночной поезд застилали заранее, чтоб не колготиться с ним в потемках. Все четыре места нашего купе были застланы.
— Естественно, — кивнул я. — На нас двоих.
Проводница окинула нас внимательным взглядом, пытаясь угадать, кто мы такие — командированные от большого завода, спортсмены, едущие на сборы, или, может, цеховики, везущие «левый» товар на юг.
— Тогда с вас по полтора рубля, — подвела она итог своим размышлениям. — Лишнее белье завтра заберу. Чай будет утром.
— Приняли к сведению, — ответил я с вежливой улыбкой, протягивая деньги.
Поезд покидал Подмосковье. Мерное постукивание колес на стыках рельсов — тук-тук, тук-тук — затягивало, как шаманский бубен. Звук, который слышали поколения людей, несущихся через пространство и время в железных коробках.
На своей нижней полке, завернувшись в казенную простыню, Колька уже начал засыпать, доверившись движению поезда и собственной звериной способности мгновенно просыпаться при малейшей опасности. А я все смотрел в окно, и в голове крутились мысли о предстоящей авантюре.
Глава 10
Утро застало нас на среднерусской равнине. За окном расстилались поля, перемежающиеся берёзовыми рощами, точно кто-то расстелил на земле гигантское лоскутное одеяло. Иногда поезд проносился мимо тихих станций с невзрачными домиками и палисадниками, где работящие женщины в платках уже хлопотали, развешивая белье, и кормили кур. Обыденная жизнь шла своим чередом, далекая от городской суеты и музыкальных амбиций.
Колька проснулся рано — сказывалась привычка лесного человека вставать с первыми лучами солнца. Потянувшись и сладко зевнув, он сел на постели спустив ноги на пол.
— Выспался? — спросил я, отрываясь от своих записей.
— Ага, — он потер глаза. — А ты, гляжу, всю ночь кропал? — кивнул он на раскрытую тетрадь.
— Ночь тихая, думалось хорошо, — я закрыл записную книжку и убрал ее во внутренний карман.
— О чём писал-то? — с интересом спросил Колька.
Я на мгновение задумался. Рассказать ему правду, что я записываю песни будущего? Что эти строчки когда-нибудь потрясут целую страну? Он либо не поверит и решит, что у меня не все в порядке с головой после травмы, либо поверит — и это будет еще хуже. Потому что тогда ему придется принять и все остальное: то, что я не Михаил Ким, а человек из далекого будущего, занявший его тело. А Колька, это не Марина — пластичная, милосердная готовая принять меня любым. Он твердый и прямой, как бамбук. У него или свой или чужой, и понятно, что Марк Северин для него никогда своим не станет.
— Идеи для песен, — ответил я уклончиво. — Для ВИА, нужен материал.
Колька хмыкнул.
— С тобой не соскучишься, Миха, — сказал он, натягивая футболку. — То ты борец, то музыкант, то курьер с икрой. Многогранная личность, как говорят в ваших институтах.
Не знал он, насколько многогранная. Семьдесят лет жизни, прожитые в будущем, — вот такие теперь «грани» у его друга Михаила.
— Пойду умоюсь, — заявил Колька, выходя из купе с полотенцем на шее.
Оставшись один, я на мгновение прикрыл глаза, чувствуя легкое головокружение. Тело Михаила всё еще не полностью оправилось от травмы. Физически я был здоров — мог бегать, поднимать тяжести, даже мог бы, наверное, вернуться на борцовский ковер. Но иногда, особенно в стрессовые моменты, тело словно напоминало мне, что мы с ним еще не до конца понимаем друг друга. Приходили головокружения, вспышки боли в затылке, моменты слабости. В такие минуты я чувствовал себя незваным гостем, который слишком долго засиделся в чужом доме.
Вернулся Колька, с мокрыми волосами, посвежевший.
— Надо чайком разжиться у проводницы, — сказал он, доставая из сумки плотный сверток. — У нас тут и колбаса, сало и хлебушка до Астрахани хватит, можно и не вылазить некуда. Незачем светиться лишний раз.
Колька всегда предпочитал менее публичные варианты. Сколько раз он, наверное, прятался от пограничников, таможенников, милиции… Жизнь за гранью закона научила его быть тенью, неприметным, скользящим по краю зрения.
Я колебался. С одной стороны — чем меньше нас будут видеть пассажиры, тем лучше. Мы и так выделялись среди обычных курортников и командированных: он — с ярко-восточной внешностью и повадками лесного хищника, я — с чертами лица, выдающими корейское происхождение, и странным взглядом человека не из этого времени. С другой хотелось посидеть в вагоне-ресторане, поесть нормальной еды, посмотреть на людей, послушать разговоры. Но это ближе к вечеру. А Колька пусть сидит, сторожит котлету денег, которую он предусмотрительно сразу по прибытию зашил в свой матрас, рассудив, что там никакой ворюга искать не додумается.