Поезд пыхтел сквозь летнее утро, неутомимо пожирая километры на пути к Астрахани.
Колька, явно считавший тишину нездоровым признаком, достал свой трофей — маленький радиоприемник «Панасоник», чудо враждебной техники. Включил, и принялся с сосредоточенно крутить колесико настройки. В эфире хрипело и шипело, словно кто-то жарил на сковородке помехи. Сквозь треск и шипение прорывались обрывки голосов, куски музыки — то ли бравурный марш, то ли завывания Муслима Магомаева, разобрать было трудно. А Колька крутил дальше. Что он там хотел поймать, бог его знает, а меня неожиданно сморило. Я лег, закинув руки за голову. Сквозь окно над полкой проплывали опоры контактной сети — их крестовины, как огромные грабли, бороздили синее августовское небо. В какой-то момент реальность поплыла, и я провалился в сон.
Проснулся от тишины. В купе было пусто. На моих «Слава», добытых еще в прошлой жизни и чудом сохранившихся, было семнадцать тридцать. За окном теперь плыли невысокие, округлые холмы — увалы, покрытые выгоревшей травой. Пейзаж стал скупее, южнее. Железнодорожный путь нырнул в ложбину, вынырнул у одинокого домика путевого обходчика, рядом желтели аккуратные стога. Через секунду-другую мелькнул высокий недостроенный забор из свежих досок, за ним — гора силикатного кирпича, видимо, припасенного для строительства светлого будущего в отдельно взятом дворе. А чуть поодаль виднелась церквушка-пятиглавка, белая, с голубыми куполами, словно забытая Богом и местным райкомом посреди степи.
Дверь купе открылась, вошел Колька. Его лицо было непроницаемо.
— В сортир отходил, — сообщил он буднично, словно часовой на посту докладывал об обстановке. — Выспался?
— Угу, — я растер щеки, прогоняя остатки сна. Надо было умыться, вернуть себе человеческий облик.
«Внимание! — прокаркало радио. — Поезд прибывает на станцию Ртищево. Стоянка тридцать минут».
Железнодорожный узел развернулся перед нами во всей красе: разбросанный парк прибытия, голубоватое марево над горловиной, и неизбежное «Не курить!» — растянутое на десятки метров вдоль брандмауэра. Тельферная установка для погрузки почты торчала над платформой как африканская хижина на сваях — с крышей, но без стен.
Измученные долгой дорогой пассажиры потянулись на перрон — подышать воздухом, размять ноги. Навстречу им, как по сигналу, двинулись местные торговки с ведрами и сетками, полными яблок. Август все-таки — сезон.
— Надо купить газету, — сказал я Кольке. — Может, американцы еще на Венеру слетали, пока мы тут тряслись.
— Сиди уж, астронавт, — буркнул он, но без злобы. — Чего людям глаза мозолить.
Вот ведь бирюк таежный — даже на станции осторожничает.
— Не могу уже в замкнутом пространстве. Пойду разомнусь, воздухом подышу.
Я выбрался в коридор, лавируя между пассажирами, и спрыгнул на платформу. Августовское солнце раскалило бетон до температуры сковородки. Воздух был густым, как кисель, — в нем смешались запахи мазута, пыли и яблок, которыми бойко торговали местные. Железнодорожная экзотика, знакомая каждому пассажиру.
У газетного киоска, как по команде, выстроилась очередь. Неистребимая тяга к печатному слову — даже если это слово состоит из передовиц о трудовых подвигах и сводок ТАСС о международном положении. Впрочем, разве я имею право иронизировать? Сам ведь стою, разглядываю заголовки. «Гудок» привлек внимание — может, почитать о нелегкой доле железнодорожников? Нет, пожалуй, неохота мне в такую жару стоять в очереди на самом солнцепеке. И я решил пойти на вокзал, разведать обстановку. Предчувствие меня не обмануло, там тоже имелась точка «Союзпечати», только не киоск, а отгороженный прилавками уголок всё с теми же развалами прессы. Я купил у хмурой продавщицы (будешь хмурой, если вся выручка уходит Клавке с платформы) журналы «Крокодил» и «Огонек» и пару газет — «Труд» и «Известия». В голове тут же всплыл антисоветский анекдот, где на вопрос покупателя, что есть нового? Продавец отвечает: новые «Известия»: «Правды» — нет, «Советскую Россию» — продали, остался «Труд» за две копейки.
В привокзальном Буфете обнаружилось пиво — целых шесть бутылок удалось взять. И, что удивительно, холодное! Видимо, местные железнодорожники знали толк в простых радостях жизни. Я тут же приспособил одну бутылку, сбив крышку об угол лавочки — прием, знакомый любому студенту. Первый глоток показался райским наслаждением (как это не пошло звучит). В конце концов, почему бы будущему нарушителю социалистической законности не насладиться «Жигулевским»?