За стойкой буфета восседал директор ресторана, он же буфетчик, с печальными глазами и двумя рядами золотых зубов — мужчина с лицом римского патриция, которому по ошибке досталась должность заведующего поездной забегаловкой. Он сосредоточенно что-то считал на счетах, игнорируя окружающий хаос. Над его головой висел рукописный плакат, гласивший: «Ничего не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость!» — видимо, напоминание персоналу и посетителям о правилах хорошего тона в условиях повышенной алкогольной нагрузки. Симпатичная блондинка-официантка, похожая на героиню фильма «Карнавальная ночь», металась между столиками с подносом, ловко уворачиваясь от пьяных объятий и громких комплиментов.
Свободных столиков, естественно, не было. Вагон-ресторан в советском поезде — это не просто место для еды, это клуб, биржа знакомств, исповедальня и поле битвы в одном флаконе. Но у крайнего столика, рядом с вечно галдящей барной стойкой, на два места, одно сиденье пустовало. За столиком сидел невзрачный мужичок, погруженный в созерцание тарелки с бефстроганов и бутылки марочного портвейна «Массандра».
— Разрешите присесть? — вежливо поинтересовался я, стараясь перекричать очередной припев про Ладу.
Мужичок вскинул на меня мутные и серые, как осенняя лужа, глазки. Секунду он смотрел сквозь меня, словно пытаясь сфокусироваться на внезапно возникшем объекте, но потом его лицо просветлело.
— А? Да-да, конечно! Присаживайтесь, мил человек! Вместе веселее!
Так я познакомился с механиком Тучковым, как он представился, пожав мне руку вялой, влажной ладонью. Коренной волгарь, астраханец до мозга костей. Худой, жилистый, с лицом цвета речного ила и преждевременной сединой на висках. Возраст его был загадкой — то ли ему было под шестьдесят, и он хорошо сохранился, то ли едва за сорок, но жизнь его изрядно потрепала. И было в нем что-то неуловимо знакомое… Ба! Да это же вылитый Кулигин из «Грозы» Островского! Не спрашивайте, откуда я помню Островского — видимо, остаточные знания из прошлой жизни иногда всплывают в самые неподходящие моменты. Тот самый «мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле». И, как оказалось, мое определение попало в самую точку.
— Работал я в рыбколхозе, значит, — начал Тучков свой рассказ, едва я заказал себе сто грамм водки и порцию тех же бефстроганов. Пока не принесли водку, он мне любезно предложил свой портвейн. Я любезно согласился, и мы немедленно выпили за знакомство. — И вот, понимаешь, задача: переоборудовали мы списанное траловое судно под рефрижератор. Вещь нужная, рыбу морозить. А условия-то — колхозные! Не завод! — Он достал из кармана замызганный блокнот и огрызок химического карандаша, раскрыл и с энтузиазмом принялся чертить. — Вот, гляди, прямоугольник — это трюм. Листовое железо — десять миллиметров! — Он старательно вывел цифры твердым, почти чертежным почерком. — Понимаешь, десять! Тяжело! В колхозных условиях, — снова подчеркнул он, словно извиняясь за несовершенство мира.
Я кивнул с умным видом, хотя в судостроении понимал примерно столько же, сколько в балете суринамских жаб. Но слушал с неподдельным интересом. Во-первых, это было всяко лучше, чем Колькины байки про тайгу. А во-вторых, Тучков был по-своему гениален в своем техническом безумии.
— И вот, в каждом листе, значит, прорезали прямоугольник, — продолжал он, рисуя еще один прямоугольник внутри первого. Он замолчал, испытующе глядя на меня, словно, ожидая восхищения инженерной мыслью. Я снова кивнул, изображая глубокое понимание.
— Так я ж предложил! — Тучков оживился, карандаш в его руке заплясал по странице блокнота. — Говорю, идея-то в чертежах хорошая, спору нет! Но не надо ж слепо выполнять! Зачем, к примеру, вот здесь карман? — Он нарисовал нечто, отдаленно напоминающее сердечко с отрезанным верхом. — Туда ж рыба попадет, гнить будет! Антисанитария! Я говорю: мужики, не по чертежам надо! Можно же стальной лист и пять миллиметров взять! Легче будет, металла меньше уйдет! И основание сделать круглое! Понимаешь? Круглое! При ударе о прямоугольник — травма! А если — штормовая ситуация⁈ О людях думать надо! — он почти кричал, размахивая карандашом. — А директор что? «Делайте, — говорит, — как указано! Все будут довольны, а за неполадки пусть конструкторское бюро отвечает!» Тьфу!
Он с горечью отхлебнул сладкого портвейна. Я сочувственно покачал головой — бюрократия, мол, вечный бич России.