На одной из коротких остановок, где-то посреди пожелтелых кукурузных полей, поезд остановился у безымянного полустанка. Несколько домиков, водонапорная башня, пыльная дорога, уходящая в никуда. На перроне стояла одинокая фигура — старая женщина в цветастом платке и длинном платье, державшая в руках ведро с вареной кукурузой. Она смотрела на проходящий поезд с тем невозмутимым спокойствием, с каким смотрят на вечное движение реки или облаков.
Пара пассажиров выскочили из вагона, купили у нее горячие, дымящиеся початки. Запах вареной кукурузы, сладковатый и домашний, долетел до нашего окна.
— Кукурузы хочешь? — спросил я Кольку, который как раз в очередной раз безуспешно пытался сложить свой пасьянс.
Он оторвался от карт, посмотрел на старуху за окном, потом на меня.
— Не, — мотнул он головой. — Дрянь всякую жрать. Желудок портить. У нас мясо есть.
И снова уткнулся в карты. А я смотрел на старуху, на ее морщинистое лицо, на бескрайнюю степь за ее спиной, и думал о том, сколько таких вот жизней протекает незаметно, вдали от столиц и больших событий. Что видела эта женщина? Революцию? Гражданскую войну? Коллективизацию? Великую отечественную? Она была живым осколком истории, молчаливым свидетелем эпохи, проносящейся мимо со стуком поездов.
В Астрахань мы ввалились вместе с полуденным зноем, где-то в начале первого. Перед самым прибытием, пока Колька паковал остатки своей таежной снеди и извлекал из матраса деньги, я успел провернуть еще одно дельце. Подкараулил Инну у ее служебки. Затянул в купе и коротко «по-солдатски» приударил. Проще говоря, немножко ее потискал (большего она, ссылаясь на близость Астрахани 1, не позволила, хотя явно была не против). А главное — набился к ней в гости в Махачкале. Не просто так, конечно, а туманно намекнув на «одно интересное дело» и возможность «очень неплохо заработать».
Я же не зря прожил жизнь в советско-российском бизнесе — чутье на потенциальные каналы сбыта и логистики у меня было в крови. Прекрасно знал, что поездные бригады вовсю таскают «левак»: в Москву — южные дары вроде овощей, фруктов и бахчевых, обратно — дефицитный ширпотреб, аппаратуру, шмотки — все то, что в столице достать было хоть и сложно, но можно, а в провинции — почти нереально. Инна, с ее рейсом до Москвы могла реально облегчить нам труд по доставке контрабанды в столицу.
Кажется, я ей действительно понравился. Может, разница в возрасте (она старше лет на пять) сыграла свою роль, а может, сработал эффект «загадочного попутчика». Женская интуиция, видимо, подсказывала ей, что за внешностью простого симпатичного парня (спасибо генам Михаила Кима) скрывается нечто большее, непонятное и оттого притягательное. Есть во мне что-то нездешнее, и, кажется, это цепляло женский пол. В общем, она не только дала свой махачкалинский адрес, но и согласилась забронировать нам с Колькой купе в своем вагоне на обратный путь, когда «закончим свои дела» в Красноводске. Даже деньги на билеты взяла — первый шаг к построению обратной логистической цепочки сделан.
И вот, с этим ощущением маленькой дипломатической победы и предвкушением больших дел я вместе с Колькой стою в тамбуре. Поезд, отпыхтев свое, замер. Инна открыла дверь и спустила подножку. Короткие слова прощания мимолетный поцелуй в щечку, и мы ступили на раскаленный перрон Астрахани. Воздух был густым, тяжелым, и сразу ударил в нос незнакомый пряный запах — смесь пыли, сухой рыбы и чего-то еще, неуловимо азиатского. Город-пожар, первое, что пришло на ум — не от огня, а от этого всепроникающего, слепящего солнца и ощущения, будто сам воздух плавится.
И надо же, Тучков не подкачал! Зря я вчера иронизировал над его памятью, проспиртованной портвейном. Стоял у вагона, наш механик-рационализатор, худой, в своей вечной кепочке, и даже вроде как улыбался — или это просто морщинки от солнца?
— Прибыли, орлы⁈ — бодро отрапортовал он. — Транспорт ждет!
«Транспорт» оказался стареньким, вусмерть запыленным «газиком», больше похожим на ветерана Курской дуги, чем на такси. За рулем сидел невозмутимый казах с лицом, выдубленным ветрами и солнцем. Он молча кивнул нам, а из допотопного радиоприемника, прикрученного проволокой к панели, лилась странная, гортанная музыка — сплошные барабаны, завывания и какие-то кочевые переборы струн. Никаких тебе «Ландышей» или Кобзона. Окончательно стало ясно: Европа кончилась, началась Азия, пусть и советская.