— Радио не мешает? — вежливо поинтересовался водитель, когда мы, откашлявшись от первой порции астраханской пыли, втиснулись на жесткие сиденья.
— Да что вы, культурная программа! — бодро ответил я, хотя Колька рядом поморщился так, словно ему предложили съесть вареную лягушку.
Привезли нас в самый центр, к обшарпанному дому дореволюционной постройки. Тучков обитал в скромной «однушке» на втором этаже — видимо, наследство от бабушки или результат сложных жизненных пертурбаций. Обстановка была спартанская: железная кровать, стол, пара стульев и портрет Гагарина на стене — видимо, как символ веры в технический прогресс. Я отсчитал Тучкову пятьдесят рублей «на организационные расходы». Он сгреб деньги с жадностью человека, знающего им цену, глаза его заблестели.
— Ну, я в профилакторий, мужики! — заявил он, становясь похожим на школьника, получившего деньги на мороженое. — Отмечусь, с Хлопушиным потолкую, все путем будет! Не скучайте тут, город посмотрите! Красивый он у нас! — И он упорхнул, окрыленный полтинником и перспективами.
Мы с Колькой остались одни посреди астраханского утра.
— Город смотреть? — хмыкнул Колька, подозрительно оглядывая комнату. — Ты ему веришь, этому… механику?
— А у нас есть выбор? — пожал плечами я. — План простой, как угол дома: ждем пару дней, изображаем туристов, потом грузимся на его ржавое корыто и под флагом рыбоохраны — в Красноводск. Идеальный вариант! А чтоб купить билеты на паром нужен паспорт, которого у тебя нет, да и мне светиться ни к чему — граница с Ираном рядом, пограничный контроль. Так что Тучков — наш реальный шанс.
Колька недоверчиво покачал головой, но спорить не стал. Мы вышли на улицу, и Астрахань обрушилась на нас всем своим южным колоритом. Действительно, странный город. Смесь стилей: где-то южный курорт с белыми колоннами, где-то среднерусский купеческий дом, а за углом — уже что-то азиатское, с узкими улочками и глухими дворами. Смесь эпох: обшарпанный модерн начала века соседствовал с типовыми советскими пятиэтажками, а из подворотен пахло вечностью. Маленький Вавилон на Нижней Волге, где на базаре русский говор мешался с казахским, татарским, калмыцким.
Но что поражало больше всего — балконы! Таких я не видел нигде. Широкие, как террасы, с чугунными кружевами, с такими завитушками и орнаментами, что хотелось стоять и разглядывать. Даже водосточные трубы — и те были украшены какими-то львиными мордами или цветами. Дома — трех-четырехэтажные красавцы, свидетели былого купеческого размаха, с лепниной, эркерами, башенками. А рядом — улицы попроще, по-мещански крепкие, с вечными плитами тротуаров, вытертыми миллионами ног, с булыжной мостовой, где в щелях пробивалась трава. Ставни на окнах — такие мощные, почерневшие от времени, служившие, наверное, еще прадедам нынешних хозяев. Ворота во дворы — огромные, основательные. Простенькие лавочки у подъездов — два столбика и доска — отполированы до блеска штанами поколений местных сплетниц. А дворы! Глубокие, уютные, с деревянными галереями, с кошками, греющимися на солнце, с запахом жареной рыбы. Здесь не селились мимоходом — здесь пускали корни на века.
— Да-а, — протянул Колька, с непривычным для него интересом разглядывая чугунные узоры какого-то балкона. — Живут же люди… Не то что у нас в Уссурийске — бараки да хрущобы.
Кажется, даже его таежная душа была тронута этой южной, немного обветшалой, но такой настоящей красотой.
Мы брели по щербатым тротуарам, спотыкаясь о древние чугунные крышки люков с надписью «Бр. Нобель» или что-то в этом роде — свидетели эпохи нефтяного бума. Солнце палило нещадно, пыль стояла столбом, под ногами шуршала сухая листва — астраханский летний саундтрек. Глядя на облупившиеся фасады и покосившиеся ставни, я думал: «Тяжко тебе, старая Россия, ох, тяжко». Все эти завитушки и львиные морды на водосточных трубах — лишь макияж на лице старухи, которой трудно тягаться с напором нового времени. Турист умилится, а как тут жить — другой вопрос. За вековой наивностью улиц чувствовалось скрытое напряжение, как перед грозой. И в центре, увы, старая Астрахань уже дрогнула, дала трещину.
Центральная улица — Кирова, кажется, или как ее там переименовали большевики? — оказалась типичной южной артерией, располагающей к безделью, флирту и легкому мошенничеству. Белые акации давали жиденькую тень, из открытых дверей кафе пахло кофе и пирожными, манили прохладой витрины парикмахерских и магазинов «Галантерея». Народ фланировал. Молодежь пыталась копировать столичный стиль, но получалось по-своему: те же брюки-«дудочки» и мини-юбки, но на телах загорелых, обветренных, просоленных Каспием. И взгляды не московские, замутненные, а прямые, дерзкие, южные.