Я слушал этот бредовый рассказ и не знал, смеяться или плакать. Бдительный пенсионер, еще более бдительная девушка-активистка, не разбирающийся в американских агентствах братец и бедный товаровед Миша, ставший жертвой идеологической борьбы на танцплощадке астраханского профилактория…
Вернувшись на опустевшую танцплощадку, я, поискав, обнаружил в углу злосчастный затоптанный в пыль головной убор, оказавшийся сплющенной как блин бейсболкой. Расправив её, я прочел: Central Intelligence Agency. Да уж подкузьмил Мише братан. От бедного ковбоя «Майкла» и вовсе ничего не осталось.
Глава 13
Итак, на следующий день, аккурат после полудня, мы ступили на палубу бывшего буксира «Полюс». Который, как я внезапно осознал из слов Тучкова, был не просто судном рыбоохраны, а еще и числился «прогулочным судном облпотребсоюза»! Гениальная схема прикрытия — два в одном! Не удивлюсь, если по документам он еще и как передвижной клуб юных техников проходит.
«Полюс» дал прощальный, сиплый гудок, словно старый кашляющий дед, и мы отчалили от астраханской пристани. Нас тут же окружили чайки — вертлявые «мартышки» и солидные, как профессора на пенсии, «мартыны». Их пронзительные крики смешивались с гудками других судов и далеким городским шумом. Капитан Хлопушин, мужчина неопределенного возраста с лицом, обветренным всеми волжскими ветрами, и капитанской фуражкой, съехавшей на затылок, лично встретил нас у трапа. Рукопожатие у него было крепкое, как у борца (не то, что у Тучкова!), и он тепло, почти по-отечески, поздравил нас «с прибытием на борт его скромного ковчега».
Мы двинулись вниз по Волге. Картина вокруг была далека от идиллических пейзажей с картин Левитана. Волга здесь была суровой труженицей: индустриально-пролетарская, пахнущая мазутом, вечно спешащая по своим деловым надобностям. Навстречу густо шли баржи, натужно пыхтящие сухогрузы, вальяжные нефтеналивные танкеры. Проносились и белые красавцы — трехпалубные пассажирские теплоходы, идущие вверх по реке, в Россию, к Москве и Рыбинску, унося курортников от астраханской жары.
По берегам — сплошной индустриальный пейзаж: какие-то портовые краны, ржавые конструкции, заводские трубы, извергающие черный дым. Гул, грохот, лязг металла — симфония трудового Поволжья. А жара стояла такая, что казалось, воздух можно резать ножом. Вода в Волге была мутной, серо-коричневой, и вид у нее был не то что кипящего, а скорее, медленно закипающего супа с нефтяными разводами. Бодрыми выглядели только чайки-«мартышки» — носились над водой, ныряли, выхватывая что-то из мутной воды. Мы с Колькой, от нечего делать, бросали им крошки булки, захваченной из квартиры Тучкова. Они ловили на лету с ловкостью цирковых акробатов.
Постепенно это занятие нам наскучило. Да и жара на палубе допекала.
— Пойдем вниз, в каюту, пересидим эту пролетарскую Волгу, — предложил я Кольке.
— А когда она кончится? — спросил он с надеждой.
— Тучков говорит, у острова Бирючья Коса, — ответил я. — Около часа ходу при нашей черепашьей скорости.
Мы спустились по крутым металлическим ступенькам в каюту. Небольшая, две койки, застеленные грубыми солдатскими одеялами поверх тощих матрасов. На удивление, койки оказались мягкими — видимо, пружины давно просели. Колька тут же растянулся на одной, я приземлился на другую. Духота стояла неимоверная. Круглый иллюминатор был плотно задраен. Я попытался его открыть, начал давить на какие-то непонятные запоры, крючки, вертушки… В результате — щелчок, скрежет, и острая боль в пальце. Разбил в кровь! Вот так начало морского путешествия! Я выругался так, что Колька подскочил на своей койке.
Пришлось подниматься наверх, искать аптечку. Нашел Тучкова, который мирно беседовал с капитаном на мостике. Показал ему свой боевой шрам.
— Эх, карась! — усмехнулся Тучков. — Пойдем, покажу, как иллюминаторы открывать. Это тебе не форточка в общаге!
Он спустился со мной, открыл аптечку, которая, оказывается, висела прямо у меня перед носом, но я ее в упор не видел. Продезинфицировал мою царапину йодом, а потом легким, неуловимым движением повернул какой-то рычажок на иллюминаторе, и тот со скрипом отворился. В каюту ворвался слабый, но все же освежающий ветерок, пахнущий рекой и рыбой.
Не успел я насладиться прохладой, как раздался резко-мерзкий звук. Капитан Хлопушин свистал всех наверх.
— Бирючья Коса! — объявил Тучков. — Обед! Подкрепиться желаете?
Желать-то мы желали! Выбрались на палубу. Волга здесь действительно изменилась. Берега стали ниже, зеленее, исчезли заводы и краны. Вода посветлела. Движение судов поубавилось. Дышалось легче. Под парусиновым тентом на корме стоял привинченный к палубе стол. Обслуживал нас сам капитан! Покинул свой мостик ради такого дела.
Сначала он принес огромную металлическую миску астраханского салата: крупные куски помидоров, щедро посыпанные кольцами белого салатного лука (сладкого, не злого) и залитые пахучим подсолнечным маслом. Потом появился пластиковый поднос в легкомысленных цветочках, какие обычно бывают в столовых самообслуживания. Прямо на поднос, без всяких тарелок, были густо уложены огромные куски вареного осетра — белое, нежное, сочное мясо. Мы набросились на еду с голодным энтузиазмом. Хлеб почти не ели. Тучков был прав — местная «чернушка» была невкусной, горло драла. А белого, нормального, тут, видимо, не пекли. Запивали холодной водочкой, которую капитан достал из своих запасов — но пили в меру, помня о деле. Отрыжка была знатная — рыбой и помидорами. Вкуснотища!
После осетра капитан притащил гигантский астраханский арбуз, полосатый, как тельняшка. Острым рыбацким ножом он с хрустом разрезал его на огромные алые ломти. Сахарный, сочный, холодный — идеальное завершение обеда.
Капитан с Тучковым ели гораздо меньше нас, как-то вяло, без аппетита. Ну да, для них это была повседневная еда. Завтрак, обед и ужин. Иногда, как пояснил Тучков, вместо осетра бывает севрюга или белуга, в крайнем случае скумбрия, вместо арбуза — дыня «Торпеда». И никакого мяса, никакой колбасы, никакого сала. Рыба, рыба и еще раз рыба. Рай для диетолога, тоска для нормального мужика.
— Ну что, орлы, подкрепились? — спросил капитан Хлопушин, вытирая руки о штаны. — Теперь курс на Каспий! Держитесь крепче, скоро качать начнет! Море — оно шутить не любит!