Море действительно было неспокойно. Ветер крепчал, нагоняя с моря короткую, злую волну, которая с плеском билась о причал. Спускаться на борт пришлось по скользкой стальной лестнице, приваренной криво к бетонной стенке. Ногами я пытался нащупать очередную перекладину, цепляясь за холодный, влажный металл, а ветер зло рвал легкую куртку, норовя сорвать ее и унести в темнеющее море, лучше вместе со мной.
— Полоса препятствий для юных контрабандистов! — крикнул Колька, ловко спрыгивая на палубу следом за мной. Его таежная сноровка и здесь оказалась к месту.
На палубе нас встретил местный Харон — боцман, или кто он там был. Мужик пенсионного вида, с обветренным лицом, одетый в нечто невообразимое: замасленный ватник поверх тельняшки, форменные брюки со штрипками, явно позаимствованные у милиции или пожарных, и — апофеоз стиля — шапка-ушанка, несмотря на летний вечер! Он молча кивнул нам и принялся сноровисто сбрасывать швартовы — толстые, просмоленные канаты.
Мы поднялись по трапу на ходовой мостик — крошечную рубку, где пахло табаком, рыбой и еще чем-то кислым. За штурвалом стоял капитан. Седой, усатый, с лицом, похожим на карту Каспийского моря — все в морщинах, складках и следах от ветров. Усы у него были совершенно белые, пышные, как у моржа из мультфильма, и он их постоянно поправлял.
— Товарищ капитан дальнего плавания… — начал было я, пытаясь наладить контакт.
Он прервал меня, не поворачивая головы от штурвала, но поправив свои смешные усы.
— Какого дальнего? Ближнего я плавания капитан. По каботажу ходим. Но ты вот что запомни, сынок, — он все-таки повернул ко мне свое обветренное лицо, глаза у него были неожиданно голубые, выцветшие, как старая джинса, — кто на Хазаре* не плавал, тот и не моряк вовсе! У нас тут, на Каспии, четыре сопли на погон зазря не вешают! — Он ткнул пальцем в свои крошечные, выгоревшие погончики с парой тусклых, сломанных золотых нашивок.
*[Хазар — древнее название Каспийского моря, которое до сих пор в ходу у местных рыбаков и моряков]
— Верю! — заверил я. — Для меня любое плавание — дальнее, как только из порта выходим. Особенно в сумерках. И на таком… э-э… быстроходном судне.
Капитан оценил мою вежливость (или иронию?), крякнул и взялся за штурвал. Двигатель чихнул, затарахтел, и «Чайка», вздрогнув всем своим измученным корпусом, медленно отошла от причала, оставляя за кормой мутный, пенный след.
Мы вышли из залива в открытое море. Вода здесь была другого цвета — не мутная, портовая, а густая, изумрудно-зеленая, с темными провалами глубины. Ветер, как ни странно, стих. Море разгладилось. Солнце уже почти село, оставив на западе багровую полосу. По воде тут и там плавали бурые пятна водорослей, вырванных недавним штормом. Донная трава — «зостера», как пояснил капитан, любимый корм местной утки-«кашкалдака» — была разбросана повсюду, словно кто-то разбросал по морю клочки сена.
Вокруг, до самого горизонта, простиралось бескрайнее морское поле, изрытое мелкими бороздками волн. «Вечная пахота моря…» — пронеслось у меня в голове. То ли я где-то слышал эту фразу, то ли она родилась сама, навеянная этим величественным и немного печальным зрелищем. Тысячи оттенков зеленого, синего, бирюзового переливались в лучах заходящего солнца. Наша «Чайка» шла, мягко покачиваясь на гребнях невысоких волн. Водорослей становилось все больше, но они были уже другого цвета — темнее, гуще, чем у берега. Чувствовалось дыхание открытого моря.
Нам предстояло идти на северо-восток, к одному из многочисленных островов в восточной части Каспия. Название острова капитан не уточнил, да мы и не спрашивали. Чем меньше знаешь — крепче спишь, особенно в таких делах. Там, на этом безымянном клочке суши, окруженном камышами и мелководьем, и располагалась главная база местных браконьеров. Тайное царство, живущее по своим законам, куда не совались ни пограничники, ни рыбоохрана (разве что за своей долей). Там нас ждал наш «деликатес». И, как предупреждала Алла, возможно, не только он.