Мы с Колькой вышли одними из последних. Без ящиков с помидорами и сеток с дынями. Зато с огромными баулами с икрой. Мы тоже устали. Но наша усталость была иного рода. Не от жары и тряски. А от напряжения, от риска, от той грани, по которой мы ходили последние недели. Мы вернулись. Живые. С товаром. Пока еще на свободе. И это было главным. Впереди маячила Москва, суетливая, равнодушная, но сулящая начало чего-то нового. Или конец старого. Как посмотреть…
Добравшись до общаги, я оставил Кольку сторожить наше сокровище и занялся делом. Предстоял самый ответственный этап — передача товара и получение расчета. Но прежде, чем звонить Стасику, мне нужно было прояснить один момент.
Я отправился на почтамт звонить Алле. Предусмотрительно (как я хвалил себя), никаких своих контактов я ей не оставил. Впрочем, какие у меня тут контакты, не телефон же давать на проходной в общаге.
На пункте междугородней связи позвонил из автомата в Красноводск — тот самый номер, что дала мне Алла в кафе " Дильхана". Длинные гудки тянулись мучительно долго. Я уже начал думать, что она не подойдет, или номер не тот… Но вот, наконец, на том конце раздался ее низкий, с легкой хрипотцой голос:
— Алло?
— Алла? Здравствуй, это Михаил, — сказал я как можно спокойнее, хотя сердце колотилось. — Из Москвы.
— Миша⁈ — в ее голосе прозвучало неподдельное удивление и, кажется, радость. — Привет! Уже добрались? Как доехали? Все в порядке?
— Да, Алла, все отлично, — ответил я, внимательно вслушиваясь в ее интонации. — Доехали без приключений, груз в целости и сохранности. Вот, только что с поезда. А как у вас там дела? Все спокойно?
Я задал этот вопрос как бы невзначай, но это было самое главное. Если там поднялся шум из-за ранения Магомеда и похищения лодки, если Равиль что-то заподозрил — нам с Колькой несдобровать.
— У нас? Да все по-старому, Миша, — беззаботно ответила Алла. — Жара, пыль, рыба ловится… Равиль Ибрагимович доволен, ждет следующей партии. Никаких происшествий, тишь да гладь. А что, что-то должно было случиться? — в ее голосе промелькнула нотка любопытства.
Я мысленно выдохнул. Похоже, пронесло. Никто ничего не знает. Или делает вид, что не знает.
— Да нет, что ты, Алла, — усмехнулся я. — Просто дорога дальняя, мало ли что могло произойти. Мы же люди новые, неопытные…
— Не скромничай, Миша, — рассмеялась она. — Справились на отлично. Я так и знала, что у тебя все получится. Помнишь свое обещание?
Черт! Я и забыл про свое пьяное обещание помочь ей перебраться в столицу.
— Помню, Алла, помню, — заверил я ее как можно убедительнее. — Вот сейчас разберемся с делами, немного осяду — и сразу тебе сообщу. Все в силе.
— Я буду ждать, Миша, — серьезно сказала она. — Очень буду ждать. Не обмани.
— Не обману, — твердо пообещал я, чувствуя себя последним подлецом. — Ну, я побегу, дела ждут. Созвонимся!
— Пока, Миша. Удачи тебе там, в Москве!
Я повесил трубку и несколько секунд стоял, прислонившись лбом к холодному пластику телефонного автомата. Значит, Руслан замял историю с Магомедом. Понял, что его план кинуть нас провалился, и решил не докладывать боссу — Равилю — о своем проколе и потерянной лодке. Или просто не хотел лишних разборок. Кто их там разберет, этих каспийских пиратов.
В любом случае, для нас это была хорошая новость. Можно было спокойно передавать икру Стасику, не опасаясь, что за нами уже идет хвост из Красноводска. Теперь главное — чтобы Князев не подвел. И чтобы Брюс остался доволен. И чтобы хватило денег на аппаратуру… И чтобы… Господи, сколько еще этих «чтобы»! Кажется, моя музыкальная авантюра только набирает обороты.
Пауль Херман, будущий светоч экономической мысли СЭВ и по совместительству деятель теневого икорного бизнеса, родился в Берлине, десятого мая сорок пятого года, буквально на руинах Рейхстага.
Родителей Пауль почти не знал — вроде были, а вроде и нет. Отец, военный инженер по фортификационным сооружениям, сгинул где-то под Берлином в последние дни агонии Третьего Рейха. Мать, тихая и бледная, как маргарин, который тогда ели вместо масла, угасла от болезни в конце сороковых, не выдержав, видимо, строительства социализма — первые послевоенные годы были тяжелыми. Так пятилетний Пауль и остался на попечении деда Отто да тетки Марты, сестры отца. Тетку Марту Пауль обожал и считал второй матерью, что неудивительно — все его сознательное детство прошло в ее доме, пропахшем кофе «Мокка-фикс» и надеждами на светлое будущее (которое для тетки Марты наступило несколько раньше, чем для остальной ГДР).