- Сматываемся, - и, не дожидаясь Феди, вышел из магазина.
Но Федя не подчинился: на виду у всех вряд ли Мариман тронет его.
И вдруг возле прилавка раздался не то крик, не то стон:
- Ой девочки мои, карточек наших нет! Сейчас были и нет!
Вся очередь, как трава под ветром, качнулась. По магазину прошел возмущенный гул. Старичок начал бледнеть. Люди расступились, и в центре оказалась костистая женщина в жакет из толстого солдатского сукна с двумя маленькими девочками - близнецами, закутанными одинаковыми платками. Они, дергали мать за полы жакета, хныкали:
Мам, ты проверь еще, мы не брали, честное-пречестное...
- При чем тут вы! - отмахнулась от них женщина, сгибаясь и осматривая пол возле себя. - Минуты не прошло, как их держала, потом положила сюда. - Она судорожно вывернула карманы жакета, завернула полу и начала быстро-быстро как бы пытаясь схватить что-то убегающее, прощупывать ее вы полосканными, белыми пальцами, нервно трясущимися.
Убедившись, что карточек нет, женщина подняла голову, невидяще обвела угасающими глазами людей, хлеб за прилавком, протянула к нему в немой мольбе руки, вся затряслась, будто в припадке, упала на колени, обхватила девочек и, прижав к себе, заголосила, как над гробом:
- Ой, милые вы мои, как жить будем? Как жить-то, люди?
- Не надо, мам, не плачь, - просили девочки в голос, размазывая кулачками слезы.
Кто-то подхватил женщину под руки. Ее подвели к окну. Усадили на низкий подоконник. Продавщица передала кружу с водой. Женщина, запрокинувшись, выпила и, закрыв обезумевшие глаза, закачалась из стороны в сторону.
Люди обступили девочек, что-то говорили и совали им кусочки хлеба.
В душе Феди смешались жалость, стыд, негодование и страх. Жар усилился. Лицо его пылало. Перед глазами поплыли ка какие-то темные пятна. Шумело в ушах. Ему казалось, что все кто был в магазине, еще теснее обступили его и тычут в нег пальцами:
- Вот он, карманный вор!
- Вор! Вор!
- У кого украл?
- Убить его мало!
Слова эти падали на Федю, как булыжники. И били не по телу, а по душе, по сердцу. И это было больнее, куда больнее чем тогда, когда его били под аркой. «Щипач я, щипач! - стучало у него в висках слово, сказанное Мариманом. - И Прыщ .. Прыщ!... » Если сейчас, сию минуту он не скажет людям правду, то навсегда останется без имени. А если скажет ... Мариман не простит ему это и пырнет своей финкой. «Ну и пусть пусть!...»
- Что с вами, молодой человек? - сочувственно наклонился к нему старичок. - Не заболели ли?
- Дедушка! - поднял Федя глаза. - Это он украл, который подходил.
- Где он? - сухо потребовал старичок.
- На улице, меня поджидает.
- За мной! И не посмей отстать. - Что-то боевое, решительное мгновенно появилось во всей тщедушной фигурке старичка. Он рванулся к выходу. .
Федя едва поспевал за ним, когда выбежал на крыльцо и увидели вблизи хищную, поджарую фигуру Маримана, его холодный, пугающий взгляд, его оскал и золотую коронку – сердце сжалось от страха. Бросив старичка, он кинулся в сторону.
- Держите его! Держите! - пронзительно закричал старичок, сбегая с крыльца к Мариману. Тот крутанулся и юркнул в ближайшую подворотню.
- Люди, да держите же его! - еще сильнее закричал старичок, устремляясь за ним.
«Это ведь меня ловят, меня!» Что было мочи Федя припустил по пустынной улице.
Но внезапно кто-то подтолкнул его в спину. Федя оглянулся. Никого не было -порыв ветра. Он с гневом швырнул в лицо снежинки. Они, ослепляя, замельтешили перед глазами. Кончилось унылое ненастье - началась бурная метель.
Мимо шел трамвай. Двери его были открыты. Федя успел ухватиться за поручни и повис, болтая ногами. Какой-то мужчина, стоявший на площадке, помог ему и отчитал:
- Ты ошалел - ноги потеряешь!
- Я тороплюсь, - буркнул Федя, переводя дыхание, - на корабль.
- На корабль? - смягчился мужчина. - Тогда можно и рисковать. Корабль, юнга, ждать не будет.
Глава шестая. Болезнь. Напрасное ожидание. ***Ночь на чердаке. - Бывший танкист. – Фотография.***
Феде не удалось в тот вечер встретиться с краснофлотцами у заводской проходной. Ждал он долго. От мокрого снега тонкое пальтишко набрякло и совсем не грело. Намокшие штаны, липли к коленкам и холодили еще больше. В размякших от сырости ботинках стыли ноги. Снова поднимался жар. Голову ломило.