Вряд ли, конечно. Но девушка итак должна узнать резидента — в конце концов, после стольких лет совместной работы человека можно узнать со спины даже по рисунки движения…
На верхней палубе осмотрелись минут за десять — но Таня лишь отрицательно мотнула головой. В принципе, на месте резидента я также не отсвечивал бы наверху среди пассажиров… Как минимум, до момента отплытия.
Капитан обернулся назад, страдальчески наморщив раненую щеку:
— Идем по каютам?
Таня коротко кивнула:
— Да.
…Ну что сказать? Пароход сей явно никогда не был круизным лайнером — общие каюты его больше напоминали плацкартные вагоны, но с большим количеством скамеек. Зайдя в первую, мы оставили еще двух оперативников у входа, понимая, что в узком пространстве внутреннего помещения наша многочисленность нам скорее будет мешать. Еще двое вынужденно держатся позади — пустить их вперед, это все равно что предупредить резидента. Тут скорее офицеры в военной форме кажутся более незаметными — вроде как последняя проверка перед отплытием…
Осмотр первой общей каюты не дал результата; немножечко теряя терпение, мы двинулись во вторую. Татьяна по-прежнему держится позади, я прикрываю ее спиной, остро поглядывая по сторонам.
Вдруг что почую?
Впрочем, мне показался подозрительным крепкий японец самого независимого вида, да еще и в костюме. Я едва заметно кивнул в его сторону, но девушка с легкой улыбкой покачала головой. Не он… Однако я не успел еще отвернуться от Тани, как взгляд ее словно остекленел, а лицо резко побледнело. Знак рукой от девушки!
— Это он…
В самом конце каюты у иллюминатора сидит неприметный короткостриженный старичок с незапоминающимся лицом — последний с совершенно равнодушным, скорее даже философским видом познавшего дзен монаха созерцает берег.
Да быть не может! Эта развалина и есть паук, сосредоточивший все нити огромной агентурной сети в своих руках⁈
— Олег, впереди, у иллюминатора.
Я негромко обратился к капитану, держащемуся в пяти шагах впереди нас, впервые назвав его по имени. Контрразведчик кивнул, двинувшись к деду с пустыми руками — а я махнул головой отставшим оперативникам.
— Страхуйте!
Впрочем, Шапранов уже поравнялся со стариком, для проформы даже бросив руку к фуражке, что-то сказал…
Я едва разглядел молниеносное движение Минодзумы, ударившего узким, коротким клинком; скорее даже шипом, до того прятавшимся в футляре из-под письменных принадлежностей… И, скорее всего, из многоразового пера же и извлеченным; самое страшное, что конец трехгранного шипа мне показался каким-то влажным, словно чем-то смазанным.
Неужели яд⁈
Я замер на месте, задержав дыхание, время словно бы замедлилось… И потому успел во всех подробностях рассмотреть, как заученно смещается с линии короткого, направленного в живот удара Шапранов, развернувшись спиной к борту. Как легким ударом левой руки он отводит в сторону атакующую руку Минодзумы, словно бы легонечко поддев запястье противника ребром ладони… И как тяжело вдруг врезался локоть контрразведчика в локтевой же сустав скорчившегося от боли японца; явно отравленный клинок полетел на пол, выпорхнув из разом ослабевших пальцев резидента.
А потом чудовищно жесткий апперкот капитана словно бы подбросил японского шпиона в воздух, буквально оторвав резидента от земли!
— Вот это да…
Я не смог удержаться от восхищенного возгласа — а Минодзиму уже начали крутить подоспевшие агенты, в то время как Шапранов с кривой ухмылкой подобрал трехгранный шип, оброненный нашим врагом.
— Наверняка матин. Иначе стрихнин — очень популярный яд японских синоби…
Между тем, связанный старик уже оклемался — что весьма удивительно для столь тщедушной комплекции и немаленького возраста! Бросив злобный взгляд на капитана, он с кривой усмешкой что-то произнес; я подумал, что какое ругательство или угрозу, но Татьяна с удивлением перевела:
— Говорит, что он восхищен тем, как товарищ капитан сумел уйти от удара. Ведь Минодзиму мастер иайдо. Он выражает свое восхищение.
Шапранов вновь криво улыбнулся: