— Что ответил Лаврушин?
— Он насупился, весь как-то обмяк и, сославшись на занятость, предложил перенести разговор на вечер.
— Разговор состоялся?
— Состоялся. Лаврушин пригласил меня домой и без вступления продолжил разговор вопросом: известна ли мне роль Евдокимова в крае? Я ответил, что знаю его как опытного работника НКВД, а с января тридцать четвертого — как первого секретаря Северо-Кавказского крайкома ВКП(б). «И только?» — удивился Лаврушин. «А что еще?» — ответил я вопросом на вопрос. «Уж тебе бы следовало знать, — заявил мне Лаврушин, — что Ефим Георгиевич задает тон не только в крайкоме, но и в УНКВД, где Дагин только ширма, или, как говорят, «голос начальства». Связи Евдокимова разбросаны по всей стране. В Пятигорске и Ростове, кстати, тоже много «евдокимовцев», а Пивоваров для него — свой в доску». Я ответил, что все это мне понятно, кое-что, мол, тоже знаю, не в пустыне работаю, но непонятно, к чему клонится разговор. «Знаешь, Миша, — заговорил Лаврушин доверительно, — я давно хотел поговорить с тобой откровенно». «Давай», — согласился я сразу, так как, если говорить откровенно, Лаврушин заинтриговал меня своей таинственностью и доверительным тоном.
— То вы молчали, а сегодня у вас просто словесный понос — какой-то. Или захотелось наговориться на весь остаток жизни? О чем говорил с вами Лаврушин?
Сербинов насупился, обиженно поджав губу, но делать нечего: допрос есть допрос.
— Он сообщил мне, что Евдокимов не согласен с политикой партии по деревенскому и национальному вопросам и при поддержке правых, с которыми у него нет расхождений, ведет, конспиративно, конечно, соответствующую борьбу с руководством партии. А чтобы легче было проводить свою линию в массах, он в крайкоме и крайисполкоме расставил своих людей.
— Этих? — следователь торопливо сунул Сербинову список, который давно уже был подготовлен и ждал своего часа. Сербинов быстро сообразил, что от него требуется, и, мысленно махнув рукой, подтвердил:
— Да, этих. Семякина, Шацкого, Часовникову и Дубинина из крайкома, — стал читать он вслух, чтобы стенографистка смогла зафиксировать сказанное им, — Пивоварова, Федорова, Дмитриева — из крайисполкома, секретарей Пятигорского ГК ВКП(б) Герасимова и Кабардино-Балкарского обкома Бетала и Калмыкова, из УНКВД — Дагина, Горбача, Зарифова, Бранденбурга, Булаха, Дементьева, Малыгина, Федорова, Вронского, Валухина, Ковалева, Долгопятова, из УРКМ — Михельсона и Симона. В УНКВД по Азово-Черноморскому краю он пристроил своего человечка — Попашенко.
— Вы знали этих людей, встречались с ними?
— В основном да, — соврал Сербинов. Он вошел во вкус и стал азартно подыгрывать следователю. — Я знал их как «евдокимовцев», молившихся на своего кумира, как на икону.
«Какая разница, кто подтвердит следствию этот список, — оправдывался перед собой Сербинов. — Им-то ведь все равно теперь. Раз в списке — значит, уже где-то в соседней камере. А в таком случае какой мне резон осложнять отношения со следствием?»
Следователь удовлетворенно крякнул.
— Он как-то увязал наличие этой организации с уклонением от борьбы с правыми?
— Кто?
— Ну… Вы же говорили с Лаврушиным?
— Ну да. Он так и заявил мне: «Теперь ты знаешь причину отсутствия активной работы по вскрытию организации правых и возражения Дагина против развертывания следствия против Жлобы. И Пивоварова по этой причине трогать нельзя». Я возразил, что Москва может и сама нащупать и вскрыть гнойник, на что Лаврушин заметил, что в Москве Евдокимов вне подозрений. Там сидит Яков Абрамович Дейч, ряд других ответработников, так что если кто-то вздумает сунуться — сломает себе шею и только.
— Вы поверили в сказанное?
— Да.
— Он вас тоже предупредил о расправе?
Сербинов воспринял этот вопрос как наводящий.
— Да! — ответил он с живостью. — Он так и сказал, что если я не хочу быть смятым политически, а возможно, и физически, то я должен принять его дружеский совет и работать спокойно, не высовываясь, не вести закулисную игру, делать то, что поручают, и так, как велят. «Покирлывэ тэлятко дви маткы сосэ», — так, кажется, говорят на Украине?» — спросил он меня и покровительственно похлопал по плечу. Я поинтересовался, говорил ли он со мной от своего имени или по поручению. Лаврушин замялся, а потом, прямо глядя в глаза, сказал, что вопрос обо мне стоял очень остро, меня хотели, мягко говоря, «угробить», но благодаря ему, Лаврушину, было принято решение обработать, то есть вовлечь в антисоветский заговор.