— Вронский?
— Начальник спецотдела. Женат на дочери муллы, арестованного НКВД по Ленинградской области и осужденного на десять лет за контрреволюционную деятельность. Имелись данные, что Вронский неоднократно переходил польскую и румынскую границы.
— С какой целью?
— Это мне неизвестно. Вся его работа, заключалась в том, что он словно из-под земли доставал для семьи Дагина дефицитные вещи, собирал среди сотрудников всякие сплетни и регулярно информировал своего патрона о «нелояльных» и «подозрительных». Вопрос о жене Вронского рассматривался парторганизацией УНКВД. Его предупредили, что если не разойдется с женой, — будет уволен из органов. Это решение осталось невыполненным, но благодаря покровительству Дагина Вронский продолжал работать в органах.
— А вам не кажется, Сербинов, что вашими устами говорит обыватель? Разве переход Вронского через границу не мог быть частью спецзадания, которое было бы невыполнимо, не будь он женат на дочери осужденного муллы? И разве Дагин обязан был информировать об этом парторганизацию?
— Я и не утверждаю, что Вронский враг. Естественно, есть вопросы, не подлежащие оглашению на партийных собраниях. Но я сужу о нем по внешним признакам.
— То-то и оно, что по внешним. Ладно. Вы охотно рассказываете о других, но до сих пор не ответили следствию на главный вопрос: какую вражескую работу проводили вы — Левит-Сербинов?
— Сербинов-Левит.
— Вы придаете этому значение? А я нет. Для меня вы просто Левит.
15
За окнами кабинета лютует бора. Пятый день он державно сотрясает бухту. На улице холод собачий и трудно удержаться на ногах: дует, дует и дует. А в кабинете тепло и уютно. Одна беда: стрелки часов слишком медленно приближаются к трем. Потом можно будет попытаться добраться домой, если за оставшиеся минуты не случится ЧП, а пока приходится сидеть, и ждать, и бодрствовать: мало ли что!
И Саенко сидит и ждет, и с большевистским упорством борется с дремотой, которая вредительски окутывает сознание сладким дурманом, отвлекая от мыслей о мировой революции. Он усердно давит пальцами глазные яблоки, неистово массирует мочки ушей, растирает виски и снова давит глазные яблоки. Но тяжелеющие веки смыкаются, подбородок упирается в грудь, он всхрапывает, издавая звуки, от которых пробуждается, и снова начинает борьбу с невидимым врагом.
Дурная манера «работать» по ночам. Тем, кто намается за день, это гроб с музыкой. Как ни крути, а в три часа ночи самое время спать без сновидений. Но такова установка ЦК: Сталин не спит — значит, бодрствовать должен весь чиновный люд страны.
Можно, конечно, схитрить и переключить телефон на приемную или дежурного. Так делают многие, и ничего, проходит. Но Саенко жаждет сам поднять трубку. Поднять и сказать спокойно и деловито: «Саенко у аппарата!» Сказать и представить себе удивленное лицо инициатора звонка: «В три часа ночи сам у аппарата! Молодец! Настоящий большевик. Вкалывает в поте лица». Саенко знает, как это важно — оказаться в нужный момент в нужном месте. Если бы он этого не знал, он не был бы сегодня первым секретарем Новороссийского ГК ВКП(б). Если б он не ехал в поезде с теперь уже бывшим первым секретарем Краснодарского ГК Шелухиным, когда тот в изрядном подпитии нахваливал Троцкого и поносил ЦК, — тот и сегодня бы еще гулял на свободе и отравлял троцкизмом души советских людей. Но Саенко оказался тогда рядом с Шелухиным, он дал ему выговориться до конца, а затем доложил в крайком. Был Шелухин — да весь вышел. Недавно Давыдов звонил: «Поздравляю, — говорит, — твоего крестника арестовали!» «Какого крестника?» — удивился Саенко. «А что, их у тебя много? Я имею в виду Шелухина. Состоялось решение бюро горкома, исключили из партии как врага народа, арестованного органами НКВД!» «Где он в последнее время работал?» «На крайвинкомбинате». «Хоть попил вволю перед арестом!» Посмеялись. И было над чем.
Трель телефонного звонка донеслась откуда-то издалека, и Саенко не сразу сообразил, что это неуемная дрема отодвинула от него и приглушила звуки, чтобы пробуждение не было поспешным и бестолковым. Он поднял трубку и сказал звонко и радостно:
— Саенко у аппарата!
— Здравствуйте, Яков Дмитриевич! Селезнев говорит. Извини, что потревожил в такую рань. Не разбудил?
— Да что вы, Петр Иануарьевич! Дел невпроворот, так что не до сна! Я весь внимание, Петр Иануарьевич!
— В прошлом ноябре вы решали вопрос о партийности сотрудника горотдела НКВД Одерихина Константина Никитича.
— Было такое дело. Бюро горкома утвердило решение первички о его исключении.