— Следствию известно, что Курский был активным участником антисоветской организации, поэтому после того, как вы ему фактически открылись как единомышленник, он вряд ли удержался бы от соблазна использовать вас в антисоветской работе. Вы неискренни и лжете.
— Он, вероятно, воспринял мой рассказ как донос на Лаврушина и Евдокимова, поэтому так повел себя.
— Больше вы не пытались связаться с ним?
— Нет. Но хотел бы обратить внимание на следующее: после моего разговора с ним в СПО начались торопливые розыски каких-то протоколов и докладных записок, поступивших из УНКВД по Московской области. Я спросил у приближенного Курского Саламова, что происходит. Он ответил, что по одному из протоколов якобы косвенно проходит Евдокимов как участник организации правых. Позже я узнал, что протоколы были обнаружены в одном из отделений, но куда их дели — не знаю. Я убежден, что таким образом Курский отреагировал на мою откровенность.
«Зачем я ему про это рассказываю? — удивился Сербинов собственной болтливости. — Кроме меня об этом никто не знает. Курский давно покойник, а покойники, как известно, умеют молчать. Кому нужно мое саморазоблачение? Не для того же, чтобы намотать себе «вышку». Пытаюсь размагнитить следователя? Расположить к себе, вызвать если не жалость, то хотя бы сочувствие? Или это стремление перевести стрелки на центр, показать, что рыба гниет с головы? Неужели мое подсознательное мудрее того, что дает мне осознанное восприятие действительности?»
— Какую вражескую работу вы проводили в Секретно-политическом отделе НКВД?
— В НКВД я проработал всего шесть месяцев. Все это время я был до отказа загружен следственными делами центра и периферии, которые готовил к рассмотрению на Военной коллегии, и потому предпринять что-то заговорщик не мог. В сентябре я был назначен заместителем начальника УНКВД по Краснодарскому краю и уехал из Москвы.
— Странные метаморфозы! То к вам намереваются применить крайние меры, то возвышают. Заместитель начальника УНКВД края — это не малая должность!
— Собачья должность. Упаси вас бог от такой должности.
— Это еще почему?
— Тянешь воз свой и начальника, а бьют одного.
— Ну это как себя поставишь… Вы связались с Малкиным как заговорщик?
— Нет. Он был против моего назначения и с первых дней совместной работы устроил такую обструкцию, что мне стало тошно. Я сделал несколько попыток перевестись в Другой орган, но в НКВД меня не поддержали. После Первой сессии Верховного Совета СССР, в работе которой Малкин принимал участие как депутат, он вернулся несколько подобревшим, и я решил, что в Москве над ним поработали.
— Кто это мог быть?
— Возможно, Лаврушин. Я думаю, что он не терял надежды привлечь меня к активной антисоветской работе, и мог замолвить словечко перед Малкиным.
— Почему вы уверены, что Малкин участник организации?
— Я знал его тесную связь с Евдокимовым и Попашенко и потому, думаю, имел полное основание подозревать его в соучастии.
— Тогда почему не связались с ним? Предупреждаю, Сербинов, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами, подтверждающими вашу тесную связь с Малкиным по вражеской работе.
— Я ожидал, что, изменив свое отношение, он свяжется со мной организационно, но этого не произошло. Что касается совместной вражеской работы, то о ней можно говорить лишь имея в виду недозволенные методы следствия. Здесь у нас было полное взаимопонимание. И еще один момент, на который я хотел бы обратить внимание следствия: Малкин усиленно штурмовал крайком партии. Он очень много бывал на периферии по своим депутатским делам, по крайней мере, ссылался на них, но в то время, когда находился в Краснодаре, он больше времени проводил в крайкоме, чем в Управлении. После ареста Марчука он быстро подмял под себя второго секретаря Ершова — отпетого алкоголика, и когда появился Газов — оба дружно ополчились против него. Что он замышлял, я наверное не знаю, но не исключаю, что кресло первого секретаря крайкома было его голубой мечтой.