— Не имею ни малейшего представления. Я не карьерист, протекцию ни у кого не вымаливал. Видимо, как всегда: отобрали несколько личных дел, изучили, остановились на мне. Я узнал о назначении от Ежова после мучительного с ним собеседования.
— Мучительного в каком смысле?
— В самом прямом. Он довел меня там до такого состояния… Думал, арестует, а он объявил приказ о назначении.
— А какими принципами руководствовались вы, когда комплектовали аппарат Управления?
— Принципами? Главными для меня были высокий профессионализм, устойчивая работоспособность, готовность жертвовать личным ради общего, преданность нашей родной большевистской партии…
— Или личная преданность?
— Вот уж чего не было — того не было.
— А Захарченко, Шашкин, Кабаев?
— Это были работяги. И хорошо, что они были, потому что большинство кандидатур мне было навязано наркоматом. Именно поэтому было столько сложностей.
— Сложностей в чем?
— В организации работы.
— В чем они проявлялись?
— В противоборстве отдельных групп сотрудников.
— В противоборстве? Свежо предание! Разве мог коллектив, раздираемый противоречиями, так дружно и целенаправленно проводить вражескую работу?
— Если вы имеете в виду необоснованные аресты, фальсификацию дел, меры физического воздействия…
— Пытки…
— И пытки, то уговаривать применять их не приходилось. Эти методы в органах госбезопасности использовались всегда: и при Ягоде, и при Ежове. Без них не было бы сознавшихся, не было бы дел, а значит, и соответствующих показателей. А это не вязалось бы с концепцией Сталина об усилении сопротивления свергнутых классов по мере упрочения позиций социализма, и не отвечало бы требованиям ВКП(б) о повышении бдительности к проискам врагов со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Вы, Малкин, все время стараетесь свалить ответственность за беззаконие, которое творилось в стране, на высшие эшелоны власти. Это, мол, они ставили нас в такие условия, когда следование закону означало совершать преступление, а нарушать его — означало преданно служить партии и советской власти. Назовите любой эпизод из вашей преступной деятельности, и я вам докажу, что там прежде всего присутствует личный интерес. Личный интерес ваш, личный интерес Сербинова, Кабаева, Шашкина и других.
— Конечно, элементы личного вплетались, — согласился Малкин.
— Они превалировали! Вы старались изо всех сил высунуться, чтобы вас заметили, и создавали громкие дела на пустом месте. Далеко за примером ходить не надо: дело Осипова. Получив власть, вы, следуя своей вражеской установке, с лютостью набросились на партийные организации краевого центра, дезорганизуя их работу, а получив должный отпор, «создали» в городе «правотроцкистскую террористическую организацию» во главе с Осиповым. Арестовали невиновных, пытками выбили из них признания в проведении вражеской работы и думали, что дело сделано. Ошиблись, Малкин. Мы разобрались с этим делом, как и со многими другими. Сейчас Осипов с соратниками залечивают раны, причиненные вашими экзекуторами. Скоро они выйдут на свободу и будут восстановлены в партии. Вот так. Может, я не прав?
— Прав, прав! Тысячу раз прав! Осипов и компания полностью на моей совести, но не думаю, что партии без них было сложнее работать. Рано или поздно от них пришлось бы освобождаться.
— Зачем освобождаться? Разве Осипов не сделал самоотвод, когда его кандидатуру выдвинули на должность секретаря? И мотивировал самоотвод по-большевистски честно.
— Согласен. Согласен со всем, что вы мне предъявляете.
— Некоторые эпизоды вы оспаривали…
— Не буду оспаривать. Не хочу больше этого кошмара. Готовьте протокол, я подпишу безоговорочно.
Ночью Малкину стало плохо. Он впал в беспамятство, а очнувшись; долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к слабым толчкам изнуренного сердца. Медленно, словно из небытия, возвращались мысли: скупые; ненавязчивые, спокойные и рассудительные. Мысли о чем? Да все о том же: о жизни и смерти. О жизни, которой прожита всего лишь половина. О смерти, которая встретила его на полпути, вцепилась, костлявая, и не отпускает. Рано встретилась, слишком рано. Он думал, вспоминая, словно листал страницы собственного досье, ища ту главную, что откроет тайну падения, укажет, обо что споткнулся, где и когда потерял равновесие, которого так и не смог восстановить, как ни старался. Не нашел той страницы. Может, ее никогда и не было: увлеченный чужими досье, в собственном пропустил самое важное.