А может, и не было его ошибки? Может, это ошибка его поколения, неумело распорядившегося свободой? Это ведь оно, раз-другой поперхнувшись властью, отказалось от нее в пользу кучки… сомнительных особ, именовавших себя большевиками-ленинцами, и вколотивших в себе самые низменные человеческие инстинкты. С них ведь все началось: братоубийственная война, массовые аресты, пытки, расстрелы, уничтожение ценностей, разрушение личности… Надо ли было уничтожать своих идеологических противников физически? Черт его знает. И надо, и не надо. Надо потому, что мира и согласия в стране никогда бы не было. Каждый гнул бы свою линию, а страдал бы от этих нескончаемых распрей народ, во имя которого все затевалось. Надо потому, что обществу нужно согласие. Не надо потому, что без них страна осталась безграмотной и разъяренной, жила по наитию, будучи неспособной решать простые задачи без колоссальных потерь, среди которых в первом ряду были люди. Те самые люди, которые вместе составляли народ. Честолюбивые вожди не умевшие признавать свои ошибки, списывали эти потери на козни вездесущих врагов, не признававших и не принявших революцию. А нужна ли вообще была революция? Ну, свергли царя — это пожалуйста, заменили его выборными органами — хорошо: как-никак доверили руководить собой тем, кому верили. Создали народное государство — дальше свободный упорный труд, не из-под палки, как раньше, а добровольный, чтоб дело двигалось и достаток был. Подняли бы бедных до уровня богатых, а дальше вместе к светлому будущему. Получилось так, что ввергли страну в разруху, в голод… И труд получился не радостный, а подневольный, за колючей проволокой множества концлагерей. А сколько всего разрушили? Объявили мир хижинам, развалюхам, блошатникам да клоповникам, которые следовало стереть с лица земли и переселиться во дворцы, построить еще множество таких же, а со временем — лучше, вместо того, чтобы создавать коммуналки и бороться с излишествами, за спартанский образ жизни. А может я неправ? Может, правильную жизнь прожил, хоть и короткую. Романтическую жизнь! Может, правильный выбрал путь в сложившейся неясной обстановке? Грабил награбленное, как учил великий Ленин, и уничтожал тех, кто мешал грабить. Потом уничтожал тех, кто не разделял идей товарища Сталина, боролся с инакомыслием, приучая людей к стандартному мышлению, выкорчевывал всякого рода ренегатов, адептов, эмиссаров, а заодно и тех, кто был неугоден лично мне — Малкину. Да, были и такие. Разве может их не быть у облеченного властью над людьми? Не может. А раз так, то борьба с ними должна быть неотъемлемой частью борьбы с антисоветскими элементами.
Неожиданно мысли Малкина метнулись к событиям недавних дней. Они были насыщены допросами, очными ставками, признаниями — обычная жизнь подследственного, но были моменты, доводившие до слез. Да. В Лефортово его научили плакать, нередко из жалости к себе. Очная ставка с Кабаевым. Малкин слушает, кивая в знак согласия. Что было — то было, хорошо уж то, что не было корысти, что шли на нарушение закона во исполнение решений партии, указаний Наркомвнудела, требований местных партийных органов. Незаконно арестовывали, пекли «троечные» дела, как блины, стреляли безоглядно, как в психической атаке. Вздрогнул, когда Кабаев заговорил о созданной Малкиным террористической группе, имевшей целью покуситься на жизнь товарищей Сталина, Ворошилова, Калинина, Жданова…
— Ты что, Ваня, совсем рехнулся? О каком терроре ты говоришь? Мы и террор — это же самоубийство! Ради чего? Ради чьих интересов? Надо же знать меру! — прервал Малкин разглагольствования друга.
— Чистосердечное признание — это и есть мера, на которую недр равняться, — оборвал его следователь. — Слушайте и учитесь у бывшего подчиненного, как нужно вести себя на следствии!
Кабаев смотрел на Малкина глазами, полными слез. Губы его дрожали и руки не находили места. Вид его был жалок.
— Вы изобличены, Малкин, соучастником! Причем уже не первым и, думаю, не последним. Прекратите бесцельную борьбу со следствием, начните, в конце концов, говорить правду. Теперь, после этой очной ставки, у вас другого выхода просто нет. Кабаев вывел вас на чистую воду, что ж вы не спешите воспользоваться его поддержкой?
— Не надо издеваться надо мной, Я ведь понимаю: другого выхода у «соучастника» не было. У меня его нет — вы правильно говорите. Только… что ж вы не меняете методы следствия? Взялись вроде бы наводить порядок, ратуете за законность, а показания выбиваете пытками, как и мы.
— С вами иначе нельзя. У вас опыт. Вы изощренные враги.
—. Причем здесь «изощренные»! Возьмите любое дело — и там все корявой белой строчкой. Или вам обязательно нужны наши признания?