— О них я был ориентирован в общих чертах.
— И все-таки?
— Путем проведения массовых арестов партийно-советских и хозяйственных кадров и граждан определенных национальностей внушить трудящимся края мысль о перегибах, организатором которых является ВКП(б), а если конкретно — ее ЦК.
— То есть вы получили установку всеми доступными вам способами дискредитировать в глазах населения партию и ее сталинский ЦК? Так я вас понял?
— Так. И показать таким образом антинародность решений партии, принятых на февральско-мартовском тридцать седьмого года и последующих Пленумах ЦК.
— Только-то?
— Не только. Главная задача — физическое истребление всех, по чьей воле развязан кровавый террор.
— Значит, вас — в первую очередь?
— Почему нас?
— Потому что вы осуществляли террор.
— Вы говорите об исполнителях, а я имею в виду организаторов.
— То есть вы имеете в виду ЦК?
— Получается так.
— Вы и сейчас полагаете, что массовый террор организовал ЦК?
— Нет. Сейчас я так не считаю. Решение ЦК и СНК от семнадцатого ноября прошлого года и последующая политика партии по восстановлению в стране ленинских норм жизни убедили меня в обратном.
— Значит, дискредитируя партию и советскую власть, вы добросовестно заблуждались?
— Выходит, что так.
— И как же вы намеревались решать непростые задачи истребления организаторов террора?
— Я же говорю, что сейчас таковыми их не считаю.
— Но тогда считали?
— Да.
— Ну так как же?
— По Сочи-Мацестинскому курорту, где обычно отдыхают руководители партии и правительства, мы предполагали создать условия, способствующие террористически настроенному элементу беспрепятственно проникать на особо важные объекты в качестве обслуги.
— Что вы разумеете под особо важными объектами?
— Прежде всего дачи, лечебные учреждения, места посещений…
— Вы можете назвать хоть один случай проникновения в обслугу лиц, настроенных террористически?
— Могу. На даче номер девять, известной как дача Сталина, поварихой работала некая Рыжкова Мария — жена латыша-белогвардейца, которая была связана с эстонцем-террористом, работавшим в Сочи, кажется, на хлебозаводе. Этот террорист намеревался вместе с Рыжковой отравить товарища Сталина.
— Очень интересно. Фамилию эстонца вы не знаете, о месте его работы имеете представление смутное, а намерения его у вас как на ладони. Вы с ним общались?
— Нет.
— Кто-нибудь общался? Из сотрудников?
— Не знаю.
— Как же вы узнали о его намерениях?
Кабаев замялся. Захожай с сожалением посмотрел на сидящего перед ним маленького, измученного пытками и неволей человека. В умных глазах мольба.
— Сергей Васильевич, — обратился, Захожай к Бурову, молча сидевшему за приставным столиком напротив Кабаева, — время перерыва и Миронович, наверное, в буфете. Будь добр, разыщи его, скажи, что очень желательно его участие в допросе Кабаева. Заодно пообедай.
— Хорошо! — обрадовался Буров и быстрыми шагами удалился из кабинета. Захожай и Кабаев остались вдвоем.
— Итак? — произнес Захожай тихо, давая понять, что теперь можно быть откровенным.
Кабаев молчал.
— Иван Леонтьевич! Разговор не для записи. Я понимаю: в условиях Лефортово, а вначале, вероятно, была Лубянка, вы иначе вести себя не можете. Не мне вас судить за это. Вероятно, я, окажись на вашем месте, вел бы себя не лучшим образом, но… Зачем вы втягиваете в дело такую массу людей?
— А как иначе?
— Кто вам давал установку на террор? Это же ложь, Иван Леонтьевич! Рассказанный вами случай с эстонцем и поварихой с дачи Сталина — это же готовый анекдот и он лишний раз подтверждает, что вы занимаетесь самооговором. Разве не так?
Кабаев молчал, опустив голову.
— Я читал все ваши показания. Там много правды. Зловещей, жестокой, нечеловеческой правды. Но много и наносного. Особенно, что касается подготовки террористических актов… Чтобы поставить вас к стенке — достаточно только правды. Зачем же вы накручиваете, тащите за собой невиновных?
— Мне называют фамилии, требуют подтвердить. Пугают пытками, а я… Господи! Скорей бы развязка!
— Развязка близко. Только не тащите за собой кровавый след.
— Если бы я мог! Если бы я мог!
Вошел Буров. Подозрительно, посмотрел на слезливого Кабаева, перевел взгляд на Захожая:
— Мироновича нет. Говорят, на выезде и будет часа через два.
— Очень жаль. Ты пообедал?
— Нет.
— Тогда прервемся. Отправь Кабаева в камеру.