— О-о! Да у нас никак новенькая, — проснулась одна из сокамерниц. Или обе? Да. Вторая тоже сидит, свесив ноги. — Ну-ка, ну-ка! Покажись! Красавица! Знакомься: это — Раиса, я — Ефросинья.
— Тезка, значит, — улыбнулась Рукавцова. — Я тоже Ефросинья. А уже, значит, утро?
— Не совсем, но уже, знать, забрезжило. За что ж тебя такую…
— Не знаю. Говорят о каком-то отравлении. Ошибка, наверное.
— Ты, подруга, об ошибке молчи. Разве не знаешь, что НКВД не ошибается? Взяли — значит, вина доказана. Колись до задницы, получай свое и катись… куда скажут.
— Он говорит «арестовали», а не «взяли», — засмеялась Рукавцова. — Так с вами тоже Рюмин поработал?
— Рю-умин, козел, — отозвалась Раиса. — Встретился б он мне на воле!
— А на вас тоже терракты вешают?
— А они другого не признают. Терракты, шпионаж, диверсии — лексикон людоедки Эллочки.
— Лексикон бедненький, зато власть беспредельная. Что хочу — то и ворочу, — возразила Ефросинья.
— И на старуху бывает проруха. Ими сейчас забито Лефортово.
— Да-да, — согласилась Рукавцова. — Я ведь тоже иду по делу одного из них, хотя этот — мужик достойный. Видели б вы, каким он стал! Поиздевались, наверное, вволю.
— Да, сюда лучше не попадать.
До «подъема» сокамерницы успели рассказать Рукавцовой о своих мытарствах, посетовали на то, что долго хорохорились, не желая брать на себя несуществующую вину, и лишь настрадавшись от побоев, после которых и жить не хотелось, и умереть было невозможно, взялись за ум и дали следствию нужные ему показания. Сейчас их оставили в покое, они рассчитывают на снисхождение суда и уверены, что им удастся еще и допеть, и долюбить.
Непринужденная беседа с «подругами», оказала на Рукавцову сильное воздействие. Она подумала о том, что, пожалуй, в самом деле не стоит сопротивляться, лучше подтвердить показания Кабаева, тем более, что основную вину он берет на себя, и избавиться таким образом от мук, которые достались на долю Раисы и Ефросиньи.
Через сутки, вызванная на допрос, она подтвердила, что действительно по поручению Кабаева положила в пищу Аллилуева какой-то порошок.
— Что это был за порошок? — спросил Рюмин, довольный поведением Рукавцовой.
— Я не знаю. Мне его дал Рюмин… прошу прощения — Кабаев. Сказал всыпать и я всыпала. С какой целью — тоже не знаю.
— Где он дал вам этот порошок?
— В парке, недалеко от кухни, где я резала розы.
— Это на территории дачи «Бочаров Ручей»?
— Да.
— В какое время это было?
— В первой половине дня.
— Что представлял собой этот порошок? Он был в упаковке?
— Он был завернут, как обычные порошки — в белую бумагу.
— Каким образом вы его использовали? Всыпали в пищу?
— Нет. Аллилуев отказался обедать.
— Тогда… как же?
— Аллилуев попросил воды. На столе в большой столовой всегда стоял кувшин с кипяченой водой. Я наполнила стакан и всыпала в него порошок. От волнения перепутала, с какой стороны надо подавать стакан, и поставила с левой, хотя, положено с правой.
— Между кем и кем?
— Между Лемешко и Аллилуевым.
— Кто такой Лемешко?
— Сотрудник НКВД, который состоял при Блюхере.
— Кто из них выпил воду?
— Просил Аллилуев, я подала ему. Позже увидела, что стакан уже пуст.
— Лемешко не мог выпить?
— Я поставила ближе к Аллилуеву.
— А вас не пугало, что порошок мог иметь неприятный вкус и что Аллилуев, попробовав воду, мог отказаться от нее, заподозрив неладное?
— Я не думала об этом.
Рюмин хитро плел сети. Мелкие детали, которые, на первый взгляд, не могли иметь для дела решающего значения, нужны ему были не столько для воссоздания полной картины преступления, сколько для создания впечатления доброжелательности, присутствовавшей на допросе.
— Вы доложили Кабаеву о том, что всыпали порошок?
— Он встретил меня на территории дачи и спросил: «Вы сделали?» Я утвердительно кивнула ему и удалилась.