— Подписывал задним числом и ошибся?
— Нет.
— Ты писал только этот протокол или другие тоже?
— Арестованных допрашивали следователи, а мне как грамотному человеку давали оформлять протоколы.
— Ты лично допрашивал?
— Когда при оформлении протокола возникали вопросы — я вызывал арестованных, уточнял. Полностью не допрашивал.
— Сорокашиш инициативно назвал сотрудников УНКВД как сообщников?
— Нет. Его несколько раз допрашивал по этому поводу Шашкин.
— Он отрицал их причастность?
— Поначалу да. После соответствующей обработки…
— Шашкин был заинтересован лично в их осуждении?
— Да. И Малкин требовал обязательного их ареста.
— Почему?
— Они пытались провалить кандидатуру Захарченко при выборах партбюро.
— И только? Значит, они были арестованы без всяких оснований, а затем Шашкин пытался подогнать дату допроса Сорокашиша под дату их ареста? На твой взгляд — это является фальсификацией?
— Любые умышленные действия, направленные на то, чтобы поддельное выдать за истинное, являются фальсификацией.
— Кто и при каких обстоятельствах завербовал тебя в контрреволюционную организацию, существовавшую в УНКВД?
— Такой организации не было.
— Повторить вопрос или применить «извращенные методы следствия»?
— В контрреволюционную организацию, существовавшую в УНКВД, меня завербовал Шашкин, — отчеканил Коваленко.
— Ну вот, оказывается, ты все понимаешь, — усмехнулся Миронович. — Но ты не сказал при каких обстоятельствах состоялась вербовка.
— В первых числах января тридцать восьмого года я, находясь в кабинете Шашкина, спросил у него, чем объяснить, что в УНКВД массово применяются извращенные методы следствия. Шашкин ответил, ЧТО таковы указания наркомата, и если я не буду их выполнять, а буду болтать и оригинальничать, со мной расправятся, как с куропаткой.
— И ты не возразил?
— Я ответил, что раз это установка НКВД, я обязан выполнять ее наилучшим образом.
— Так прозаично? Тебе предложили и ты, не задумываясь, головой в омут?
— А что мне оставалось делать? Избиение арестованных и «липачество» стали применяться в УНКВД почти сразу после его образования. Все происходило у меня на глазах, в процессе работы я и сам втянулся в это дело. Часто помогал Шашкину.
— Он это делал систематически?
— В избиении он играл заглавную роль. Любил размяться. К нему приводили несознавшихся, и он приводил их в порядок.
— Ясно. На сегодня хватит. На следующем допросе назовешь мне всех участников заговора. Расскажешь подробно про их дела.
33
Слушая Рукавцову, Гальперин и его помощник Кондратьев недоуменно переглядывались. Лжет ведь, бесстыжая, лжет и не чешется. Но почему с таким упорством старается убедить их в своей виновности?
— Вам действительно Кабаев передал порошок? — спросил Гальперин.
— Да.
— И вы его всыпали в пищу Аллилуева?
— Да!
— Для чего? Для вкуса? — интересуется Кондратьев.
— Не знаю, — пожимает плечами Рукавцова. И потом, словно спохватившись: — А я не весь всыпала. Часть выбросила в уборную.
— Зачем?
Рукавцова удивленно смотрит на прокуроров.
— Я сомневалась.
— В чем вы сомневались?
— Я не думала, что это отрава, я даже выпила оставшийся порошок…
— Вы сказали — выбросили.
— А оставшийся выпила… попробовала на язык.
— Вы правду говорите?
— Правду.
— А почему вы поначалу отрицали все?
— Мне сказали, что нужно сознаться.
— Вам никто не говорил, что нужно сознаться, — вмешался в беседу Захожай. — Вам говорили, что нужно сказать правду.
— И я сказала правду.
— То, что вы отравили Аллилуева — правда? — уточнил Гальперин.
— Так говорит Кабаев.
— Кабаев может говорить что угодно… В чем дело? Почему вы плачете? Что вас мучает?
— Все мучает, — всхлипнула Рукавцова. — Все.
— Что именно?
— Мне тяжело.
— По закону вы вправе вообще не давать показаний. Можете отказаться. Все равно нас ваши ответы не удовлетворяют.
— Я сказала все, что нужно.
— Нужно кому?
— Следствию.
— Следствию вы можете говорить то, что оно от вас требует. Нам скажите правду, вы отравили Аллилуева?
— Да!
— Нам вы сказали, что всыпали яд в пищу. Рюмину показали, что Аллилуев отказался от еды.
— Отказался? — растерянно переспросила Рукавцова. — Да. Точно. Отказался. Как я забыла?