Не успел я вернуться к себе в кабинет, как вошла моя секретарша.
- Вас ждет дама, - сказала она и прибавила извиняющимся тоном, но не без любопытства: - Боюсь, что она чем-то очень расстроена.
Я спросил, кто это.
- Она сказала, что ее зовут миссис Смит.
Когда ночью я сообщил Элен по телефону о результатах голосования, она ахнула. Прежде чем она бросила трубку, я услышал всхлипывания.
Сейчас она села в кресло у моего стола и посмотрела на меня широко раскрытыми воспаленными глазами, жалкими и надменными. Так однажды уже смотрел на меня кто-то; я никак не мог вспомнить, кто же это был, и даже не слышал толком, что она говорит. Наконец далеко в прошлом я нашел ответ. Такие глаза были у моей матери в тот день, когда ее гордости был нанесен страшный удар, - когда она узнала о банкротстве отца.
- Что же он будет делать? - спросила Элен.
Я покачал головой:
- Мне он ничего не говорил.
- А я даже не могла с ним увидеться.
Ей, как никогда, нужно было сочувствие, но, конечно, она не приняла бы его.
Сухо, как только мог, я сказал:
- Да, нехорошо! Но что поделаешь?
- Я не должна его видеть, пока он не примет какое-то решение. Вы ведь понимаете?
- Думаю, что да.
- Я не должна никак влиять на него. Даже пробовать не должна.
Она отрывисто, иронически, почти весело засмеялась и прибавила:
- А могла бы я, как по-вашему?
Мне уже приходилось видеть ее в трудные минуты. Сейчас ей было трудно, как никогда. Однако именно сегодня я смог представить, какой она бывала наедине с Роджером. Будь для этого повод, и она затмила бы очень многих своей жизнерадостностью и веселостью.
- Скажите мне хоть слово. - Она пытливо смотрела мне в глаза. - Что для него лучше?
- О чем вы говорите?
- Вы сами понимаете. - Она стала нетерпеливо объяснять. Она словно прочитала мои утренние мысли. До встречи с Роджером она совсем не разбиралась в политике. Теперь, вооруженная инстинктом, любовью, пониманием, она прекрасно видела все возможные ходы, все соблазны, все распутья. Чутье подсказывало ей то же самое, что и мне, с одной лишь разницей - она была уверена, что, если Роджер решит уступить, ему пойдут навстречу.
- Что для него лучше?
- Если бы я и знал, должен ли я говорить это вам? - сказал я.
- Но ведь вы, кажется, считаетесь его другом? - вспылила она.
На этот раз мне нетрудно было найти более безобидный ответ.
- К счастью, - я иронически улыбнулся ей, - я действительно не знаю, что лучше.
- Но вам-то кажется, что вы знаете...
- Если забыть на минуту о вас, мне кажется, что, пожалуй - не наверняка, по пожалуй, - ему разумнее было бы остаться... если, конечно, он сумеет.
- Почему?
- Если он отойдет от политики, у него будет ощущение, что он загубил свою жизнь - вам не кажется?
- Но ведь ему придется унижаться перед ними, пресмыкаться!.. - Краска залила ее лицо. Она ненавидела "их" всеми силами души.
- Да, вы правы.
- А вы знаете, что он, в сущности, очень гордый?
Я внимательно посмотрел на нее.
- Неужели он еще не научился прятать свою гордость в карман?
- А этому можно научиться? Может, вы не поверите, по и у меня есть гордость.
Она говорила свободно, уже не стараясь скромно держаться в тени, не заботясь о правилах хорошего тона. Все обуревавшие ее чувства отражались на лице.
- Есть, - сказал я. - Я знаю.
- Если он все бросит и придет ко мне - простит ли он меня потом?
Теперь ее мучил новый страх - не тот, в котором она призналась мне когда-то у себя дома, но выросший на той же почве. Тогда она боялась, что, потерпев неудачу, он будет винить ее и она станет ему в тягость. Теперь не это ее страшило. Она понимала: что бы ни случилось, она будет ему нужна. Но червь сомнения продолжал точить ее.
- Вы тут ни при чем, - сказал я. - Если бы за всю жизнь он ни разу не увлекся ни одной женщиной, он был бы сегодня в том же положении.
- Вы уверены?
Я ответил без колебания:
- Совершенно уверен.
Я почти верил тому, что говорил. Не сиди Она рядом со мной, обиженная и недоверчивая, способная распознать малейшую тень сомнения в моем голосе, я, может быть, и не ответил бы столь решительно. Оглядываясь назад, я убедился, что у Роджера было гораздо меньше шансов добиться одобрения своего политического курса, чем нам казалось в разгар борьбы. Трудно поверить, чтобы личные обстоятельства, вроде романа с Элен, могли как-то повлиять на исход этой борьбы. И все же... все же на Роджера их роман повлиял безусловно: если бы не это, быть может, он действовал бы несколько по-другому.
- Совершенно уверен, - повторил я.
- А он когда-нибудь этому поверит?
Я ответил не сразу.
- А он поверит? - повторила она.
Она думала о Роджере, о том, как он придет к ней, женится на ней, об их скромной жизни после роскоши, окружавшей его в доме Кэро, о крушении блестящих надежд, копании в прошлом, возможных упреках... Несколько минут Элен сидела молча. Всегда скромная, даже незаметная, сейчас она была очень хороша, ее красил гнев и, пожалуй, еще страстное нетерпение, стремление действовать, действовать во что бы то ни стало, пусть даже это погубит ее самое и все ее надежды.
- Я вот думаю - надо с этим покончить, - сказала она, - сегодня же!
- А вы сможете?
Она посмотрела на меня в упор глазами, которые снова стали и жалкими и высокомерными. И спросила:
- Что же он все-таки будет делать?
45. ПРОДУМАННОЕ ПИСЬМО
Посадив Элен в такси, я занялся делами. За окном уже стемнело, служащие разошлись по домам, было очень тихо. Зазвонил внутренний телефон. Это был Роджер. Не могу ли я перед уходом зайти к нему?
Я зашагал по лабиринту коридоров, безлюдных в этот час. Кое-где из приоткрытых дверей падал свет - это все были кабинеты задержавшегося на работе начальства. Дуглас еще не ушел, но я не заглянул к нему, не пожелал доброго вечера. Я прошел прямо к Роджеру. Под конусом света от настольной лампы ярко белел лист бумаги, матово светился бювар. Роджер встал - на фоне окна он казался огромным. Впервые за годы нашего знакомства он пожал мне руку.
- Ну так как? - сказал он.
Я даже растерялся, увидев его таким энергичным и бодрым. Так бывает, когда мысленно подготовишься к какому-то разговору, а он вдруг с самого начала примет не тот оборот. Я неловко пробормотал, что мне очень жаль, что все так вышло...
- Бросьте! - сказал он. Посмотрел на меня внимательно и сурово, щелкнул пальцами и повторил:
- Ну так как?
На миг мне показалось - он ждет, чтобы я взял на себя инициативу. Может быть, он хочет обсудить со мной возможность сделки с коллегами? Но это мне только почудилось. Он продолжал:
- Пора мне продумать все это заново с самого начала - как по-вашему?
Он был весел тем особым весельем, которое часто сопутствует провалу когда знаешь, что можно больше ни перед кем не притворяться.
Он ясно понимал свое положение - ни в чем другом ясности не было. Мне казалось, что я хорошо его знаю. Элен знала его лучше. Но сегодня он сам видел себя совсем не таким, каким видели его мы оба. Куда девались его изворотливость, его двуличность - либо в этот день он их отбросил, либо наперекор им заглянул себе в душу глубоко, до самого дна. Сегодня было совсем не то, что в тот вечер, когда Дэвид Рубин упрашивал его отступить, а он, искусно лавируя, не отвечал ни да, ни нет.
Глядя на меня из-за настольной лампы, он начал говорить. Прежде всего, как нечто само собой разумеющееся, к чему незачем больше возвращаться, он сказал, что должен будет выйти в отставку. Это вопрос решенный. Он вне игры. И его замыслы перечеркнуты.