– Не могу и не смею… Это мне не по силам! – прошептала Юдифь, закрыв лицо руками.
Королева взяла эти нежные руки ее и, посмотрев на бледное встревоженное личико, спросила печально:
– Так ты не хочешь, милая? Сердце твое привязано к суетным мирским благам? И к мечтам о любви?
– Вовсе нет, – отвечала уклончиво Юдифь, – но я дала уж слово не быть никогда жрицей.
– Ты дала его Хильде?
– Хильда, – отвечала ей с живостью Юдифь, – не дозволит мне этого! Ты знаешь ее твердость и ненависть…
– К законам нашей веры? Да, это-то заставило меня приложить все старания, чтобы оградить тебя от этого влияния… Но ты дала, конечно, обещание Хильде?
Юдифь не отвечала.
– Кому ж ты обещала: женщине или мужчине? – пристала королева.
Но прежде, чем Юдифь успела ей ответить, дверь прихожей отворилась: в нее вошел Гарольд. Быстрым спокойным взглядом окинул он двух женщин, и Юдифь вскочила с места; прекрасные глаза ее засверкали от радости.
– Добрый день, сестра! – сказал граф королеве. – Я пришел к тебе в роли непрошеного гостя! Нищие и друиды не дают тебе времени беседовать с братом.
– Это упрек, Гарольд?
– Нет! – ответил он дружески, посмотрев на сестру с видимым состраданием. – Ты одна только искренна посреди лицемеров, окружающих трон, но ты и я расходимся в способах поклонения Создателю вселенной: я чту его по-своему!
– По-своему, Гарольд? – спросила королева, качая головой, голосом, отзывавшимся гордостью и нежностью.
– Да, как я научился от тебя же, Юдифь, когда я стал благоговеть перед делами греков и доблестных римлян и решил в душе поступать, как они.
– Правда, правда! – созналась печально королева. – Я совратила душу, которая, быть может, нашла бы себе иные предметы подражания… Не улыбайся так недоверчиво, брат; поверь мне, что в житии убогого и смиренного нищего кроется больше мужества, чем в победах Цезаря и поражении Брута!
– Все это может быть, – ответил ей Гарольд, – но из одного дуба вытачивается и дротик и костыль, и руки, недостойные владеть первым из них, владеют другим. Каждому предназначен его жизненный путь, и мой – давно уж избран… Но довольно об этом! Сообщи мне, сестра, о чем ты говорила с прекрасной Юдифью, что она так бледна и, видимо, встревожена? Берегись, сестра, превращать ее в жрицу! Если жрицу Альгиву отдали бы за Свена, он не скитался бы теперь, всеми отвергнутый, на далекой чужбине.
– Гарольд, Гарольд! – воскликнула королева, пораженная его выходкой.
– Но, – продолжал граф голосом, звучавшим красноречием взволнованной души, – мы не рвем свежих листьев для своих очагов, а жжем в них сухие. Незачем губить юность; пусть она мирно слушает звонкое пение птичек. Пар исходит от сочной зеленеющей ветки, брошенной в огонь; жгучие сожаления овладевают сердцем, отрезанным от мира в полном расцвете молодости.
Королева ходила в волнении по комнате. Через некоторое время она указала Юдифи на молельню и проговорила с принужденным спокойствием:
– Поди туда и стань смиренно на колени; умоли Водена, чтобы он просветил твой рассудок и дал тебе спокойствие… Я хочу на свободе поговорить с Гарольдом.
Юдифь вошла в молельню. Королева смотрела с нежной лаской на девушку, склонявшую свою головку для усердной молитвы. Притворив плотно дверь, она подошла к брату и спросила его тихим, но ясным голосом:
– Ты любишь эту девочку?
– Сестра, – ответил ей задумчиво Гарольд, – я люблю ее, как мужчина способен любить женщину, то есть больше себя, но меньше тех целей, для которых дана нам наша земная жизнь!
– О, свет, ничтожный свет! – воскликнула королева в сильном негодовании. – Ты вечно жаждешь счастья, но при первом внушении твоего честолюбия попираешь ногами дарованное счастье!.. Вы говорили мне, что я, ради величия и могущества вашего, должна быть женой короля Эдуарда… и обрекли меня жить вечно с человеком, который ненавидит меня от всей души…
Королева замолкла и затем продолжала совершенно спокойно, как будто в ней соединялись два резко противоположных друг другу существа:
– Я уже получила награду за покорность. Конечно, не от мира. Так и ты, Гарольд, сын Годвина, любишь эту девушку, и она тебя любит; вы могли бы быть счастливы, если бы счастье было возможно на земле; но, хотя Юдифь и высокого рода, у нее нет обширных и богатых поместий, нет родни, чтобы пополнить ею твои дружины!.. Она не может быть ступенью к достижению твоих тщеславных планов, и потому ты любишь ее только так, как мужчина способен любить женщину – менее своих целей!