Наступила мертвая тишина. Все было кончено; сражение было окончательно выиграно.
На протяжении двух верст были разбросаны трупы трех побежденных наций; их подбирали целый день. Но и к наступлению ночи их лежала еще масса, распростертых на снегу или погребенных под развалинами горящей деревни.
В этот час вечерних сумерек, когда сигналы сзывали войска французских аванпостов, один из унтер-офицеров обоза удалился от конвоя сопровождаемых им раненых и зашел во двор уединенной фермы, половина строений которой превратилась уже в обломки. Стены еще стояли, но были пронизаны пушечными выстрелами. Пустынное место производило зловещее впечатление.
Став посреди двора, унтер-офицер громко крикнул:
— Кто тут? Откликнетесь! Есть здесь кто-нибудь? Отвечайте!
Он прислушивался: ничто не шелохнулось, над развалинами царило мертвое, щемящее молчание.
Тогда унтер-офицер крикнул снова:
— Никого? Здесь никого нет?
Вдруг он вздрогнул: ему послышался слабый стон позади… Обернувшись, он громко крикнул еще раз:
— Кто здесь?! Я жду… Отзовитесь!
До него долетел слабый, как дуновение ветерка, голос:
— Ко мне!
На этот раз не могло быть сомнений. Унтер-офицер перешагнул через кучу навоза, побежал к рухнувшей стене, разбросал ее обломки и склонился над ними.
Перед ним лежал на грязи, в своем блестящем мундире, один из молодых офицеров-конногвардейцев, которые еще сегодня утром так горделиво кичились перед французской армией. Его каска откатилась в сторону, сабля все еще держалась в крепко сжатой руке, лицо было мертвенно-бледно, и весь он был залит кровью. Немного дальше можно было разглядеть при свете сумерек темную массу его околевшей лошади.
«Хорошая находка! — подумал унтер-офицер. — Это какой-нибудь русский вельможа».
Раненый, собрав последние силы, попробовал начать говорить:
— Что сражение? — задыхаясь, спросил он.
— Выиграно.
— Кем?
— Нами.
— Нами? Кем?
— Французами, черт возьми!
— А… Вы француз?
— И горжусь этим!
Дрожь пробежала по телу раненого. Он продолжал:
— Кто вы? Как ваше имя?
— Жером Кантекор де ла Коррез, квартирмейстер обоза, к вашим услугам. А вы, ваше сиятельство?..
— Я? Я… — нерешительно ответил раненый. — Я князь… Борисов.
— Так… Куда вы ранены? Я позову людей, через четверть часа вы будете в амбулатории, а недели через две и на ногах. В ваши годы поправляются легко.
Все это было сказано одним духом, так что раненый не успел вставить ни одного слова.
— Я погиб, я это знаю… Помощь бесполезна: у меня пуля в желудке и раздроблено бедро. Мое дело кончено.
Кантекор громко сделал неудобное замечание:
— А вы хорошо говорите по-французски для русского!..
Князь Борисов закрыл глаза и тихо сказал:
— Я жил во Франции…
Затем, с трудом переведя дыхание, он продолжал, несмотря на свою страшную слабость:
— Оставим это… время дорого, его так мало для меня… Вы унтер-офицер и, я полагаю, человек честный…
— Черт возьми!..
— К тому же у меня нет выбора. Я доверюсь вам… Слушайте… там, у седла моей лошади… Вы ее видите?..
— Вижу.
— Там есть сумка… в ней двести луидоров. Это ваша добыча…
Кантекор поклонился. Раненый продолжал:
— Там есть еще бумаги… Эти бумаги вы должны сжечь на моих глазах, тут же, не рассматривая и не читая их… Это любовные письма… вы понимаете… они могут скомпрометировать знатную даму… Вы поняли меня, товарищ?..
— Совершенно.
— Затем, — продолжал кавалергард, — вы возьмете из кобуры мои пистолеты и придержите мою руку, пока я прострелю себе голову: я слишком страдаю… Услуга милосердия… обязательная для солдата, даже для врага… Не правда ли, товарищ?
Кантекор нахмурился и размышлял с минуту.
«Начнем с начала, — подумал он, — посмотрим сумку».
Не отвечая раненому, он подошел к мертвой лошади, наклонился и отвязал кожаную сумку, ремнем привязанную к седлу. Открыв ее, он медленно ощупал золото и тихо вернулся назад.