- Сыграйте нам еще, что-нибудь, - мягким тихим голосом попросила она, аккуратно освобождая свою руку.
- С превеликим удовольствием! – придя в себя, обрадовался Гриша, и сев на место на котором еще несколько минут назад восседал граф Толстой, взял гитару.
Теперь он пел для нее, для нее единственной, не обращая внимания на остальных гостей, которые собрались вокруг него, оставив свои рассказы и веселые шутки, но все же, также крепко держась за свои бокалы с недопитым шампанским.
- Я вам не все еще сказал,
Я вас прошу, не уходите,
И за слова не осудите,
Уж слишком долго я молчал,
Я вам не все еще сказал.
Горит свеча, мерцает пламя,
Но опустел просторный зал,
Лишь я влюбленный перед вами,
Шепчу уставшими губами:
Я вам не все еще сказал,
Я вам не все еще сказал.
Я вам не все еще сказал,
Таить не в силах, я открою,
Что в снах чарующих порою,
Я ваши руки целовал,
Я вам не все еще сказал...
Слова романса лились одно за другим, создавая неповторимую атмосферу печали и одиночества вокруг музыканта и исполнителя. И грусть эта была не наигранной, а настоящей, а чувство одиночества искренним и оно было его – Григория Хмары! Аста это поняла и приняла всем своим сердцем.
Гриша пел, боясь поднять взгляд на женщину, которая только что зажгла в нем новую искру, новую надежду.
- Порой, увлекшийся мечтами,
Часами долгими стоял,
Любуясь вашими глазами,
Шептал уставшими губами:
Я вам не все еще сказал,
Я вам не все еще сказал.
Я вам не все еще сказал,
Плесните, большего не надо,
Глоток чарующего взгляда,
В души пустующий бокал,
Я вам не все еще сказал.
Я вам не все еще сказал.
Последняя нота, выпущенная на волю из-под пальцев музыканта, затихла. В просторном зале воцарилась тишина.
Глава 2. Саша
Каждый свободный вечер Гриша дежурил у парадного входа в гостиницу «Астория», прохаживаясь то взад, то вперед по летней берлинской улочке. Он никак не мог забыть тот памятный вечер, когда они впервые встретились, впервые попытались понять друг друга. Грише казалось, что Аста, с первого мгновения их знакомства, приняла его, как и он ее – теперь единственную женщину, которая ему была нужна, о которой он только и думал. Букет за букетом из алых роз, вот уже в который раз, Гриша вручал Асте на входе в гостиницу. Та улыбалась, принимала, но больше ничего. Совсем, ничего! Увы, так будет и в этот раз.
Аста быстро прошла по фойе гостиницы, держа цветы и приветствуя проходящих мимо постояльцев и обслуживающий персонал. Гриша, Гриша, насколько же тебя хватит? – думала женщина, поднимаясь по широкой мраморной лестнице и подходя к двери своих апартаментов. Поставив розы в фарфоровую вазу, стоящую на журнальном столике, Аста небрежно бросила ключи от номера рядом. Она была в растерянности. Поклонников у нее хватало. Мало того, от них не было отбоя. Из-за их назойливого внимания она не могла появиться на улице. Даже в театре актриса вынуждена сидеть в ложе с плотно закрытыми шторами и смотреть представление сквозь щель.
"Она - все! - так пишет об Асте Нильсен французский поэт Гийом Аполлинер. - Она – виденье пьяницы и мечта одинокого. Она смеется, словно юная девушка, так беззаботно и счастливо, а в ее глазах видится что-то, что никогда не найдет выражения в слетевших с ее губ словах. Когда в ее глазах сверкает ненависть, мы сжимаем кулаки, когда она открывает их, нам кажется, что это звезды светят".
Это была цена за популярность и знаменитость. Она это понимала и принимала как неизбежное, но все же, кто был этот красивый и талантливый эмигрант? Очередным поклонником или все же у него на уме было что-то посерьезней? Аста мучилась этим вопросом, не находя пока для себя ответа. Налив себе прохладного фруктового напитка из графина, она села на диван. Мысли не давали ей покоя, но железная воля женщины, держала ее и, внешне, было невозможно определить, какая буря страстей сейчас бушует в ее сердце.
Прежде всего, что я знаю об этом человеке?- задала себе вопрос Аста и погрузилась в размышления.
О Хмаре в Берлине ходили легенды. Чего только стоила история с его побегом из большевицкой России. При пересечении польской границы Григория Михайловича задержали польские пограничники, посчитав его шпионом. Недолго разбираясь, они решили сразу же расстрелять Гришу, но не тут-то было. Изрядно избитый сапогами служивых, Хмара сидя за решеткой грязной и провонявшейся человеческим потом и кровью камеры, взял свою гитару, с которой никогда не расставался и начал играть. Играл вдохновенно, как в последний раз в жизни. Капельки крови стекали и тут же застывали из ран на лице и ссадинах на руках, а он играл и пел. Когда поляки на ломанном русском спросили, где он научился так играть, тот с невозмутимым спокойствием попытался объяснить, что он актер театра и сейчас спасается от большевистского преследования. Как не странно, но пограничникам этого оказалось достаточно, чтобы отпустить Гришу на все четыре стороны, отдав ему его чемодан из крокодиловой кожи в котором из вещей лежали его сменное белье, да испанская шаль. Вот с этим – гитарой и чемоданчиком, побитый, голодный и измученный он и добрался до Берлина.