«Привет вам! Славно вам будет у нас!» — кричат им вслед с чудным смехом, будто звенят невидимые колокольчики.
Пара склоняется в глубоком поклоне перед владыкой. Он, сидя на высоком троне, протягивает им странную фигурку, сплетенную их спелых колосьев. Девушка-эльф с чарующими, светящимися глазами принимает дар, передает юноше, берется двумя руками за пальцы правителя, благодарно прижимая их, по очереди, к своему лбу, губам и груди. Возвращаются на место, садясь со всеми. Девушка кладет фигурку рядом с собой, в небольшую корзину, как самый ценный дар. Легко и нежно прикасается над ней своими губами к губам юноши. Жанне неловко, будто она видит что-то очень интимное. Огненное колесо из веток и плетеной соломы быстро катится по кругу, эльфы со счастливым смехом, не боясь обжечься, подталкивают его руками.
Король встает, подходя к широкому столу, на который двое эльфов с усилием кладут связанного черного оленя, продолжая удерживать его. Острый нож в королевско руке. Длинная шея животного свисает вниз, ярко-синие глаза отражают блеск костра. Песни прекращаются, смех вокруг замирает.
Владыка, не торопясь, плавным спокойным движением, как делает все в этой жизни, рассекает яремную вену: из широкой полосы, похожей на жадно приоткрывшийся рот, сразу вскипает черный фонтанчик; он проводит с усилием дальше, разрезая атласную кожу и сильные мышцы шеи. Олень отчаянно бьется в последних судорогах, но его удерживают, не давая ни спастись, ни пошевелиться… Жанна смотрит, раскрыв глаза: бессилие и невозможность вырваться более всего ужасают ее.
Король подносит широкую чашу с рельефным рисунком по краю к ключом бьющей из раны крови. Сильный запах пьянит не хуже вина, забивая своей остротой ароматы леса и трав. Лицо эльфа неподвижно, как посмертная маска, а рот искривлен — но он вдыхает аромат смерти, словно пробуждаясь. Его губы нервно подрагивают, глаза широко открываются, владыка раздувает ноздри, невыносимо прекрасный в своем безумии…
Темная, почти черная жидкость быстро наполняет бокал, переливается через край, стекает вниз по горящему золоту. Это золото почему-то напоминает Жанне кольцо хоббита. Кровь обагряет держащие бокал тонкие, все в перстнях, пальцы, тягучими каплями падает наземь. Эльф медленно подносит чашу ко рту…
Ледяные глаза оживают, глядя прямо на Жанну, видя только ее — и становятся красными…
«Нет!» — безмолвно кричит девушка, нельзя, невозможно допустить, чтобы лесной король пил эту черную кровь!
Иначе что-то очень плохое случится с теми, кого она любит. Жанна не может вспомнить имен, все закрывает мечущаяся перед глазами клятая зелень, да это и не важно. Она стремится к королю эльфов, бежит изо всех сил, стараясь не дать ему принять чужое, стать другим, но ноги опять стоят на месте, а чаша все ближе и ближе… Гримаса боли пробегает по лицу владыки, будто он тоже не хочет, однако не в силах совладать с собой. С собой — или с чужой волей? Девушка сжимает зубы, пытаясь прийти в себя, прикусывает губу до соленого вкуса во рту. Король на миг замирает, и она сумасшедшим усилием в отчаянном прыжке успевает выбить эту чашу — кровь разлетается во все стороны, заливая все вокруг и глаза Жанны…
Жанна проснулась, зажимая рот руками. Опять сон. Давно ей не снилось ничего подобного! Еще кричать не хватало, радуя тюремщиков.
Хоть сколько-нибудь заметных изменений за эти три дня не произошло — Ринглин не приходил, хотя он и предупреждал ее об этом. Знакомство с ним принесло надежду, но дни и ночи стали тянуться еще медленнее. Пленница выровняла дыхание, свернулась поудобнее на жестком полу и, даже не желая задумываться, что может означать этот кошмар, опять уснула.
***
Ринглин оставил свежевыпеченный кекс с кусочками фруктов на краю стола. Он специально попросил повариху приготовить что-нибудь повкуснее, чему та удивилась — военачальник всегда был очень непритязателен в пище и обычно не столовался вместе со всеми, особенно с Серебряной охраной лорда (повариха про себя называла их «серыми прихвостнями»).
Он либо брал пару кусков хлеба с собой в покои, либо перекусывал в караулке и оружейной вместе со своими воинами, которых в последнее время стал так активно обучать, что они и вздохнуть не могли. Казалось, Ринглин вознамерился за краткий срок вложить им в головы все, что сам знал об искусстве войны. Теперь он сам часто принимал участие в тренировках на мечах, выставляя против себя двоих-троих ополченцев и доводя молодых эллет до дрожи в коленках.
Эльфы не могли понять, что творилось с их командиром после прихода гномов в лесной край: Ринглин гонял их с утра до ночи, так что они совсем забросили все свои игры — теперь в краткие часы отдыха им хотелось только спать.
Лесной эльф собирал ополчение, новую армию вместо небольшой, мобильной - которой хватало для досмотра за пауками - и не более того. Он готов был идти до конца, готов был поставить на кон свою должность и саму жизнь, доказывая Трандуилу необходимость этой меры. По счастью, король особо не вникал и не спорил. Его устраивало, что военачальник перестал докучать ему своими соображениями по поводу короля гномов. Пусть работает! А боеспособная армия всегда ему пригодится, на добрые дела, на худые ли…
Ринглин же упорно собирал и тренировал все новых и новых бойцов. Он обязал всех эльфов, способных держать оружие, хотя бы раз в неделю приходить на учения. Он принимал в свое войско всех желающих, опекал их, вникал во все мелочи и проблемы их жизни. Теперь воины занимали весь второй, третий, и даже часть четвертого яруса пещер.
Он не смог бы объяснить, почему так уверен в скорой битве — не было никаких предпосылок, кроме холода в груди, давившего на сердце. Но предчувствие, выработавшееся за долгие века поражений и побед, никогда не подводило. У его неоперившихся парней есть не больше, чем полгода…
Жаль, совсем немного осталось опытных воинов, видевших падение Саурона! В той битве лесные эльфы приняли на себя основной удар, детей после войны рождалось очень мало, население Зеленолесья стало прирастать много позже, и сейчас его войско большей частью состояло из юнцов, не видевших не одной битвы. Так что Ринглин обхаживал всех участников отгремевших войн, просьбами, лестью или прямым приказом уламывая заниматься с новичками, для чего разбивал их на звенья из пяти эльфов, к каждому из которых был приставлен старший.
К его удивлению, Леголас тоже не жалея себя участвовал в тренировках. Без всяких просьб и напоминаний он не пропускал ни одной. С мечом у него получалось чуть хуже, чем у большинства (хотя его решительность и отвага отчасти компенсировала недостаток опыта), но его успехи в стрельбе из лука поражали. И очень внимательно королевич прислушивался ко всему, что в узком кругу рассказывал по утрам на импровизированных уроках их Военачальник.
«Орофер бы гордился!» — думал Ринглин. Опершись руками на деревянные перила, он смотрел с крытой галереи, как молодой принц вскачь несется на коне, разворачивается и, будто не целясь, спускает тетиву тяжелого лука, стрела же без промаха бьет в середину мишени. Леголас радостно сверкал яркими, как у деда, глазами… Теперь он казался куда счастливее, чем раньше, когда большую часть времени меланхолично бродил из комнаты в комнату, брался то за книги, то за музыкальные инструменты, быстро увлекался чем-то и также быстро забывал свои увлечения. Он даже мозолями на руках гордился, как знаком боевого отличия!
Возможно, он увлекся тренировками вслед за друзьями из лесных эльфов, которые все были под крылом Ринглина. Ведь ему приходилось непрерывно слушать их восторженные рассказы о властном, жестком, нетерпимом учителе, который не прощает ни малейшей небрежности или лени, но от которого они все почему-то были без ума, копируя его прическу, прищур глаз и даже манеру стоять и ходить.
Принц теперь даже одевался в зеленое платье ополчения.
«Хочет принц потешиться, так пусть бы учился у моей охраны, — с неудовольствием выдал однажды Трандуил. — Ну да все равно. Это увлечение у него ненадолго. Быстро забросит».