Ронин медитировал. Он сосредотачивался и пропускал сквозь себя энергию самого солнца, земли и воздуха, отдавая им свое время и силы и взамен получая их магию. Медитация проходила у него через ритуальные движения — медленные и неспешные, без ударов и агрессии. Ронин вообще старался подавлять в себе агрессию, ведь злость и ярость — удел людей европейских, которые не знают душевного покоя и страдают под натиском их же философии и мировоззрения. Злость мешала сражаться, она не вела вперед, она застилала трезвый взгляд, который помогал выбираться из самых трудных ситуаций, ведь лишь холодная рациональная голова способна выстраивать тактику и план, когда предыдущая стратегия пошла под откос. Гнев мешает мыслить.
Ронин поднял руку вверх и повел ею влево, наслаждаясь тишиной, слыша и чувствуя ее. Он словно стал центром мира, стал чувствовать и ощущать каждое существо, живущее в этом мире, стал его частью, стал слышать всё, всё, даже то, что находилось за многие километры отсюда. Медитация — это поиск гармонии с миром, и Ронин стал выполнять ритуальные движения и дальше, которые помогали ему сосредоточиться. Он чувствовал, как восходит солнце. Он слышал солнце, он видел его даже с закрытыми глазами, чувствовал его жар, который должен был стать лишь сильнее к середине дня. Ветер будто бы огибал Ронина, вертелся вокруг него, холил его своими дуновениями. «Ветер крепчает», — подумалось Ронину, когда он достиг почти что полной гармонии с миром.
Но тут появился Эдмунд.
— Ронин… — Эдмунд почему-то прибежал, а не пришел к нему сразу после трапезы, неожиданно. — Вы ведь никогда не снимаете маску. — Ронин, поднимая в причудливом жесте руки и приседая, кивнул. — Так как вы тогда едите? — В ответ Ронин покачал головой. — Вообще не едите? — Он кивнул. — Значит, вы что-то вроде нечисти? — Ронин покачал головой. — Обычный человек?.. — Эдмунд с сомнением посмотрел на него, и Ронин снова кивнул. — Тогда вы самый странный человек, которого я когда-либо видел.
На это заявление Ронин реагировать и вовсе не стал, продолжая медленно медитировать. Эдмунд скучающе глянул на него и сел рядом в позу лотоса, но Ронин упорно игнорировал его присутствие. Он искал гармонии со всем миром, а значит, и с Эдмундом — таким старательным, сильным и добродушным — он тоже искал гармонии. Даже если тот мешал ему искать эту самую гармонию. Эдмунд казался Ронину странным. Слишком настойчивый, разговорчивый — типичный европеец. У Ронина был друг-европеец, но тот был образован в культуре Востока и держал расстояние с Ронином, а этот… этот открытый, смелый и общительный. Для Ронина, который не открывал рта уже девять лет, это казалось дикостью.
Ронин сделал резкое движение ногой, как завершение своей медитации, и взял палку, начиная рисовать замысловатые узоры и круги на земле — ритуальные рисунки, которые помогали сосредоточиться. Он рисовал их, рисовал, кружил вокруг Эдмунда, как вдруг узор, простиравшийся от его палки, наткнулся на его ногу. Они оба замерли. Пауза в две секунды. Три. И Эдмунд уже хотел было встать, но Ронин просто обогнул его узором и продолжил рисовать. Эдмунд не понимал смысла этих рисунков, но считал их гипнотически красивыми.
Ронин в эту паузу вообще не думал ни о чем. Идея нарушить правильность узора пришла ему в голову сама, и совесть за эту идею его особо не мучила, что странно. Просто теперь в паутине ритуальных рисунков затесалась фигура сидящего в позе лотоса человека. Короля Эдмунда О’Келли, если точнее. Да, он точно теперь вошел в историю.
И затем Ронин оставил палку и сел лотосом неподалеку от Эдмунда в полном молчании. Он давно не ощущал неловкости от тишины, а вот Эдмунд никак не мог смириться с тем, что его собеседник вечно молчит. Ронин видел, как тот мечеся от желания поговорить, и ничего не предпринимал. Но Эдмунд заговорил сам.
— Когда я умер… — его взгляд был направлен куда-то вдаль, — я видел перед взором сначала поле боя, своих воинов, а затем — лицо своего сына. Я думаю, что воспитал в нем достойного правителя, и уверен, что у него получится остановить войну. Я даже в какой-то степени не беспокоюсь за будущее Шотландии, потому что полностью доверяю Даррену. Он сможет свернуть горы, я не сомневаюсь. Я лишь жалею о том, что не дал ему наставления перед тем, как попасть сюда. Возможно, он бы не был так разбит сейчас, умри я в лазарете под взглядами Уильяма и Даррена. Но вместе с тем я надеюсь и знаю, что Уильям станет ему надежным советником и другом.
Ронин слушал и молчал. Эдмунд бросил на него короткий взгляд.
— Вам, должно быть, всё равно, но примите это откровение. — Ронин кивнул, чем вызвал ухмылку Эдмунда. — Что ж, благодарю.
И молчание воцарилось вновь. И такое молчание меж ними появлялось всё чаще: Эдмунд каждый раз приходил к Ронину во время медитаций и стал почти что частью ритуала — день за днём несколько месяцев он приходил к нему и садился рядом, наблюдая за отточенными движениями, за плавностью и спокойствием. Ронин был слишком… не таким. Бойцы должны быть грубыми, двигаться резко и быстро, но Ронин стремился к внутреннему покою, который был неведом воинам севера — неотесанным и беспардонным в бою. Эдмунд понимал, что Ронин, достигая покоя, видел врага насквозь и мог убить его одним точным движением, но всё равно не мог смириться с такой разящей разницей в философии севера и востока.
Ронин привык к Эдмунду. Сначала хотелось хорошенько дать ему с правой под дых, чтобы не приходил на холм больше, но затем Ронин взял себя в руки, говоря себе, что королю просто нужна компания. И если всё остальное время Эдмунд проводил с японцами, то рассветы и закаты встречал с Ронином, который как-то незаметно для себя начал ждать, когда Эдмунд придет. И пока он не приходил, медитаций Ронин не начинал.
— Как ты видишь сквозь повязки? — спросил однажды Эдмунд.
В ответ Ронин лишь указал на свой висок. Телепат?
Так и завязалось их странное общение. Ну, как общение: Эдмунд говорил, рассказывал и спрашивал, а Ронин молчал, изредка кивая или мотая головой, но чаще, конечно, полностью игнорировал присутствие Эдмунд. И однажды случился странный разговор.
К Ронину подошел старик из поселения.
— Холм понадобится нам для колодца, — сказал он. — Есть ли место, где ты сможешь медитировать? — Ронин кивнул на дзен-сад. — Этот сад свободен, так что, думаю, да, у тебя определенно есть место для постижения гармонии, брат. Спасибо, — старик благосклонно улыбнулся и поклонился, и Ронин поспешил поклониться в ответ.
С той поры Ронин перебрался в дзен-сад. В первый рассвет, что он там медитировал, он приметил Эдмунда, поднимавшегося на холм. Ронин не стал идти к нему и тащить в сад, а решил просто понаблюдать, что же будет.
Эдмунд думал, что это будет очередной рассвет, который он проведет в компании молчаливого собеседника за наблюдением его странных движений, но когда он еще стоял в низине, заметил, что фигуры Ронина нет. Нигде нет. Ни на верандах, ни в садах, ни у колодца, ни в храмах, ни у домов местных красавиц. Но он всё равно решил подняться на холм — быть может, пришло время встретить рассвет в одиночестве? Он даже отчасти хотел этого, но, придя на холм, понял, что ему не хватает человека справа. С этой стороны стало словно холоднее, когда Ронина не оказалось рядом.
Его смятение со стороны наблюдал Ронин. Потом взбежал на холм, схватил Эдмунда за локоть и увел в сторону сада, не слушая возмущений, мол, зачем ты меня тащишь, я и сам ходить умею. Теперь Эдмунд понял, почему Ронин не появился сразу, — он сменил обстановку. Он медитировал в определенном кругу и для Эдмунда выделил такой же, что весьма ему польстило. И Эдмунд решил сделать этот день ещё более особенным, поэтому поднялся и попробовал повторить движения Ронина.