Конечно, ему было неловко. И очень стыдно за свое неумение, но он искренне старался повторить всё наиболее правдоподобно. Ронин даже замер сначала, подняв руки к небу и низко присев, и непонимающе поглядел на Эдмунда, но тот в ответ лишь повторил эту неловкую позу. И Ронин продолжил движение, уже полностью сосредоточившись на медитации, но сделал Эдмунду одолжение — стал двигаться медленнее, дабы тот успевал всё повторить.
С тех пор они начали медитировать вместе. Эдмунд этими медитациями воспитывал в себе терпение и умение правильно и глубоко дышать, успокаиваться. Особенно терпение, ведь чтобы повторить все эти движения, ему приходилось чуть ли не заставлять себя терпеть медлительность и плавность. Но затем он вошёл во вкус, погружаясь не в пучину мыслей, а в обстановку. В тишину. То, что он оказался после смерти — хотя он не умер, он всё равно считал себя покойником — в Японии, стало для него большой удачей. Ронин не был ему знаком совершенно. Эдмунд не знал, о чём он думает, не знал, что ему нравится и не нравится, кто он, откуда он, сколько ему лет, как он выглядит и даже как звучит его голос.
Ронин каждую медитацию вспоминал уроки шаолиньского мастера, у которого и научился всему тому, что знал сейчас. И уроки эти были прекрасны.
— Слышишь этот запах? — спрашивал монах, легко ступая по крупным камням, что балансировали на едва заметных камушках.
— Какой?.. — Едва способный дышать, Ронин никак не мог привести горящие легкие в порядок, что уж говорить о наслаждении окружавшими его ароматами.
— Запах риса, которым от тебя несет! — Монах резко ударил его палкой поперек живота, и Ронин согнулся в три погибели, хрипя. — Останешься без еды на три дня.
— Как скажете… — он откашлялся, — учитель…
— Посмотри на себя, — монах как ни в чем не бывало ходил вокруг него, — весь грязный, потный, от тебя несёт, как от осла! А ещё твое дыхание. Тебя слышно за милю, так громко ты дышишь, даже во сне! — Ронину почти прилетело палкой по голове, но он резво увернулся.
В глазах учителя загорелся огонек любопытства. Он перехватил палку поудобнее и стал наносить удары один за другим: в голову, в живот, под ноги, в колени, — но раз за разом промахивался, так быстро Ронин уворачивался, лишь бы не быть избитым. Конечно, последний удар в поясницу он пропустил, из-за чего упал на каменный пол и получил жесткий удар в спину, намертво пригвоздивший его к земле.
— В тебе есть задатки воина, но твои умения не смогут помочь тебе раскрыть этот потенциал. Знаешь почему? — монах остановился перед ним.
— Почему? — тяжело дыша, Ронин приподнялся на руках, снизу вверх глядя на учителя.
— Потому что ничего ты не умеешь! — И снова палкой в спину.
Да-а-а… Ронин помнил, как таскал воду по лестнице длиною в восемь километров, как балансировал на горящих углях, как держал на макушке тару с расплавленным жидким железом, пока отрабатывал удары. Прекрасное было время.
А вот у Эдмунда воспоминания были другие — совершенно другие.
Он скакал на белом шайре по долине с копьём в руке и победно улыбался, глядя, как его наставник тащится сзади.
— Я победил, Уилл! — Он спешился и обернулся на мужчину, улыбаясь ещё ярче. Учитель был всё так же неспешен и вынудил себя ждать, из-за чего хорошее настроение наследника трона слегка омрачилось ожиданием и скукой.
— Побеждает не тот, кто приходит первым, Эдмунд, а тот… — наставник остановился и точным движением бросил копьё в оленя, который тут же свалился навзничь, — кто приходит с добычей.
Эдмунд задумчиво посмотрел на убитое животное и отвёл глаза, бегло посмотрев на наставника и на траву затем.
— Ты сам снимешь с него шкуру.
— Но это не мой трофей, — уже более приземлённо произнёс он.
— Тогда завоюй свой собственный. — Уилл посмотрел на него очень выразительно и пришпорил коня, прогулочным шагом направляясь к оленю в кустах, а Эдмунд всё стоял на месте, изредка похлопывая своего жеребца по мощной мохнатой шее.
Иногда Эдмунд воображал, что у Ронина наверняка карие глаза и сдержанная улыбка. Что он на самом деле очень любит теплое саке и пересоленную острую рыбу и просто обожает белых пушистых кошек, несмотря на свой грозный вид.
Эдмунд учился у японцев их культуре, языку и традициям, постепенно перенимая их стиль жизни и нисколько об этом не жалея. И пока он у них учился, не упускал возможности спросить о Ронине.
— Почему он всегда молчит? — спросил он, глядя на чистящего лошадь Ронина.
— Мы не знаем. Когда он вошёл в нашу жизнь, уже молчал и на все вопросы отвечал либо кивками, либо тишиной.
— То есть он не здешний?
— Нет. Мы нашли его три года назад на берегу моря. Он был без сознания, но стоило нам коснуться его маски, дабы снять ее и напоить его, он тут же очнулся, так и не дав нам позаботиться о нем. Когда мы спрашивали, откуда он, он всегда показывал на небо. Я до сих пор не могу представить, что это значит, но, даже не зная о Ронине ничего, я верю ему и считаю членом нашей семьи. Таким же японцем, как и все мы. Он учит нас великому терпению и небывалой гармонии, и мы должны ценить такой подарок судьбы.
Больше Эдмунд о Ронине не спрашивал. Он продолжал вливаться в новое для себя общество и знакомиться с Ронином далее. Безусловно, знакомством с его личностью это было назвать трудно, но его движения, действия выдавали его черты характера. Он очень бережно относился к животным и любил кошек, поэтому всегда уделял им особое внимание. Очень любил лавандовые ароматические мешочки и всегда имел при себе парочку, всегда носил с собой запасные палочки, но не для себя, а для других, если кто-то забывал взять из дома. Молчаливо предлагал помощь в работе, выполнял все поручения сразу же и много читал о человеческой психологии. Эдмунд до сих пор поражался тому, как Ронин умудрялся что-то видеть через плотные повязки на глазах — они даже не просвечивали! Очередная странность странного человека по имени Ронин.
Однажды утром пришли вести: Шотландия и орки заключили союз и перемирие одновременно. Ронин сидел на закате в саду рядом с Эдмундом и медитировал, но вдруг провел по гравию рукой, стирая узоры ритуальных рисунков, и под удивленный взгляд Эдмунда взял палку, начиная писать на песке: «Ты хочешь поговорить об этом?»
Изумлению Эдмунда не было предела. Он был поражен до глубины души, он был ошеломлен! Он забыл дышать и, лишь когда ощутил удушье, сделал вдох и выдох.
— Я… — он наконец отмер, — во-первых, поражён, что ты всё же говоришь, хоть и таким образом, а во-вторых… да, я хочу, чёрт возьми, поговорить об этом. Я переживаю, — он отошел от шока, — за Даррена. Боюсь, что союз этот недолговечен и непрочен, и знать может жестоко обмануть короля. Он очень разумный и дальновидный мужчина, но хитрость знати может упустить из виду, окунаясь во внутригосударственные проблемы. Я надеюсь, что Даррен не забудет приглядывать и за знатью. А еще, — Эдмунд сделал паузу, — я надеюсь, что он постарается закрепить этот мир. Всеми правдами и неправдами он должен добиться мира, и мира крепкого, долгого, чтобы он мог продержаться долгие века. Даррену нужно будет доверие и симпатия орков, чтобы они хотели заключить с ним долгосрочный мир. Это и есть дипломатия. Если бы я только мог отправить ему весточку с содержанием всех хитростей и политических приемов… — В его голосе послышались горечь и отчаяние. — Я хочу защитить не только короля и воина, но и своего сына. Он уже сильный и взрослый мужчина, но я всё ещё его родитель и чувствую ответственность за него. И я всё ещё волнуюсь за него… — Эдмунд достал из кармана хакамы старый компас и открыл — на внутренней стороне крышки красовался портрет молодого мужчины с чёрного цвета волосами.
Ронин стёр надпись с песка и написал новую: «У него твои глаза». В ответ Эдмунд лишь улыбнулся.
Ронин слушал откровения Эдмунда очень часто и всегда молчал. Он лишь один раз ответил ему парой надписей на песке, но все равно не говорил. Упорно и упрямо молчал весь этот год — десятый год его молчания. Эдмунд притягивал своей открытостью, его хотелось слушать — Ронин чувствовал себя ребенком, настолько интересно Эдмунд рассказывал истории, а его впечатления, мысли и переживания наталкивали на собственные размышления. Ронин сочувствовал Эдмунду. По-человечески и просто сочувствовал.