Кингсли долго и многозначительно посмотрел на Фуллера. Фуллер не ответил.
- Послушайте моего совета, - сказал Кингсли, - и смотрите на меня. Если вы будете смотреть на него слишком долго, вы можете узнать что-то о том, что значит быть человеком Божьим.
Фуллер вздернул подбородок.
- Мистер Эдж, вы свободны. Думаю, мы достаточно поговорили как мужчина с мужчиной.
- Согласен. Не хочу опаздывать на игру. На мою другую игру.
Кингсли театрально поклонился и развернулся.
- Мистер Эдж? - Крикнул ему вслед Фуллер. Кингсли повернулся на каблуках.
- Oui?
- У меня больше денег, чем у вас. И еще больше контактов. И друзья в высших кругах. Помните об этом.
- Прямо Голиаф, не правда ли? - Кингсли снова улыбнулся. - Когда я заполучу ваш отель и превращу его в клуб, я трахну мужчину в ночь открытия в вашу честь. Кстати, у вас есть сыновья?
- Простите за мой французский, мистер Эдж, но убирайтесь к чертовой матери из моего кабинета.
Кингсли с радостью подчинился.
Он вышел из дома Фуллера и направился к своей машине. В его встрече с Фуллером не было ничего продуктивного. Никаких секретов не было раскрыто. Никакой правды. И все же...
Фуллер был напуган, и Кингсли заметил это. Страх означал только одно - Фуллеру действительно было что скрывать. И Кингсли выяснит что это.
Но встреча показала кое-что еще. В его личной охране была утечка. У пяти человек был его личный номер телефона. Пять подозреваемых. Сэм, Блейз и Сорен вне подозрения. Сэм ненавидела Фуллера больше, чем он. Блейз активно агитировала против них. И Сорен не выдал бы Кингсли Фуллеру, даже если бы к его голове был приставлен ствол.
Значит остался его адвокат и друг в полиции. Кингсли очень скоро позвонит им обоим.
Но не сейчас. Сейчас у него были дела поважнее. И если не важнее, то, однозначно, более приятные.
В Уэйкфилд он добрался за час до игры и нашел Сорена за работой в его кабинете. Он был в колоратке и сутане, а на столе громоздились стопки книг, на которых были отмечены страницы записных книжек. Единственная фотография в кабинете стояла на столе Серена - он в белом облачении рядом с симпатичной блондинкой, смотрящей на него с обожанием. Сорен и его мать в день его рукоположения. Небольшой, но элегантный кабинет. Неприкосновенное место, посвященное обучению и молитве. Более непохожим на кабинет Фуллера он не мог быть. Ни намека на клюшки для гольфа.
- Если ты пришел исповедоваться, - сказал Сорен, отрывая взгляд от своих записей, - рассказывай сейчас. Я не буду в состоянии благодати после этой игры, если мы проиграем.
- Мы не проиграем.
- Знаешь, что сказал мне их пастор после прошлой игры? Он сказал, что их команда была обречена на победу. Теперь я понимаю, как начинаются священные войны.
Кингсли рассмеялся и сел в кресло напротив стола Сорена.
- Могу я задать тебе глупый вопрос? - спросил Кингсли.
- Ты только что это сделал, - ответил Сорен, делая пометки на белой карточке.
Кинсли молчал, и после рассмеялся.
- Что? - Сорен оторвался от своей писанины.
- Déjà vu. Ты же никому не давал мой личный номер телефона, не так ли? Записывал? Передавал секретарше?
- Нет. Я запомнил его и никогда никому не скажу, если только это не вопрос жизни и смерти. Почему ты спрашиваешь?
- Ничего. Готов идти? - спросил Кингсли. - Нам стоит разогреться.
- Думаю, да. Это будет лучшее использование моего времени, чем это. - Сорен положил блокнот в верхний ящик стола.
- Над чем ты работаешь?
- Над докторской диссертацией.
- Я могу придумать бесконечное количество дел, на которые с большей пользой можно потратить твое время. И к твоему удивлению, только половина из них сексуальные.
- Только половина?
- Две трети, - ответил Кингсли. - Пойдем.
- Иду, - ответил Сорен. - Мне нужно зайти домой и переодеться. Встретимся на поле.
- Ты и по субботам должен носить колоратку?
- Нет. Но я стараюсь изо всех сил.
- Для чего?
- Потому что здесь Элеонор, и мне нужно как можно больше защиты вокруг нее.
- Она здесь? - Кингсли выпрямился.
- Нет.
- Ты только что сказал...
- Притворись, что нет.
- Можно мне ее увидеть?
- Категорически нет.
- Почему?
- Она занята, и я не хочу, чтобы ты ее отвлекал.
- Ей шестнадцать. Что такого важного она делает?
- Молодёжная группа.
- Это так же ужасно, как и звучит?
- Сегодня здесь семинарист. Он общается с группой подростков о том, как распознать Божью волю в их жизни. Элеонор приказано быть очень внимательной.
- Ты приказал своей юной подружке провести субботнее утро во время летних каникул в молодежной группе?
Сорен дьявольски улыбнулся, встал и обошел вокруг стола.
- Иногда глубина моего садизма удивляет даже меня.
- Ну хоть кого-то, - ответил Кингсли, вставая, чтобы выйти из кабинета.
Сорен ответил быстрым шлепком по центру спины Кингсли, быстро и жестко ударяя по группе рубцов.
Вздрагивание и шипение стали ответом, и Кингсли пришлось ухватиться за дверную раму, чтобы поймать равновесие, когда боль захлестнула его.
- Я помню этот звук, - ответил Сорен, захлопнув дверь кабинета и заперев ее.
- Что ты...
- Стой смирно.
Он не принадлежал Сорену одиннадцать лет, но приказ есть приказ. Сорен сказал "стой смирно!" и Кингсли стоял.
Сорен ухватился за нижнюю часть футболки Кингсли и стянул ее с него. Кингсли услышал одобряющий свист.
- Ревнуешь? - спросил Кингсли.
- Только впечатлен. У тебя синяки поверх синяков. Чья работа?
- Никого из тех, кого ты знаешь.
- Чем они сделаны? - Сорен вычерчивал полукруги на спине Кингсли. Легкие прикосновения к его ободранной коже причиняли достаточно боли, чтобы возбудить его. Ему пришлось дышать во избежание впечатляющей эрекции в кабинете священника. Он не был католиком, но предполагал, что это не одобряется.
Но опять же, может и нет.
- Электрический кабель, сложенный вдвое, - ответил Кингсли. - По ощущениям как удары огнем.
- Без порезов.
- Только не с ней. Она идеальна в нанесении вреда. Немного свечного воска, когда она в настроении.
- Она?
- Знакомая Доминатрикс.
- Ты хорошо ее узнал, - ответил Сорен низким голосом. Кожа на спине Кингсли была такой чувствительной, что он ощущал дыхание Сорена на своих ранах.
- Очень хорошо. Мы спим вместе. - Кингсли повернулся и показал Сорену рубцы на груди.
- Хорошо.
- Хорошо? - Повторил Кингсли, изображая ужас. - Священник только что сказал мне, что это хорошо, что я занимаюсь садомазохизмом и блудом?
- Я дал обет безбрачия, а не ты. И я рад слышать, что ты снова чувствуешь себя самим собой. Не могу представить, что ты довольствуешься только доминированием.
- Ты должен с ней познакомиться. Вы двое можете поговорить о делах.
- С ней у тебя были флэшбеки?
- Несколько раз, - признался он, все еще смущенный тем, который случился с ним на глазах Сорена. - Они почти прекратились. Не полностью, но они больше не останавливают меня.
Сорен прижал ладонь к узлу рубцов на груди Кингсли. Он поморщился и резко вдохнул.
- Возвращаться к жизни больно, - сказал Сорен. - Это грубое, грязное дело. Аппликаторы на груди пускают ток в мертвое сердце, Доктор Франкенштейн пускал молнии через тело его монстра. Жизнь настолько сильная, что может сорвать камень с могилы. Воскрешение никогда не было простым. Это жестоко и больно.
- Это лучше, чем альтернатива, non? - спросил Кингсли, поворачиваясь лицом к Сорену. Он опустил футболку. - Оставаться мертвым?
- Хорошо, что ты вернулся.
- Я скучал по себе, - ответил Кингсли.
- Ты всегда очень любил себя.
- Я такой обаятельный, что у меня стояк на самого себя, - ответил Кингсли, и они вышли из кабинета Сорена.