«Созданные дабы творить разрушают! Рождённые созидать в пример остальным расам — разоряют сами себя! Краснеет высокомерный эльф, отворачивается человек, и самому распоследнему орку стыдно за род гномов про́клятый!»
— Дедушка, хватит! Прекрати! — Скалозуб зажал уши и побежал прочь от пророка.
Покойники, мимо которых он проносился, один за другим выплёвывали кляпы-светлокамни и орали похабщину. Стараясь не вдумываться в услышанное и затыкая пальцами уши, Скалозуб мчался всё дальше и дальше вперёд по бесконечной улице.
Внезапно дорога с рядами повешенных на обочине гномов разошлась в две противоположные стороны. На распутье, меж двух столбов, привязанный по разведённым в стороны рукам и ногам, висел его старый учитель.
Упавшая на грудь голова безжизненно свисала тяжёлым грузом. Рваные лохмотья открывали взгляду сморщенную старческую кожу. Вокруг туго стянутых верёвкой лодыжек и запястий виднелась почерневшая плоть, а тёмная синева конечностей свидетельствовала о том, что гном распят уже очень давно.
— Хиггинс… — несмотря на все мёртвые тела, только что пронёсшиеся перед его взором, вид любимого старика угнетал своей безнадёгой. — Кто мог сотворить такое с тобой?…
В ответ на вопрос, голова распятого медленно поднялась. Распухшее лицо вперилось в Скалозуба. Во рту распятого не было кляпа, но в провалах на месте вырванных глаз ярко сияли два огромных сапфира.
— А, Скалик, это ты, — голос Хиггинса был обыденным, просто немного уставшим. С тем же выражением пожилой гном мог бы констатировать самое заурядное происшествие. — Давненько никто не навещал старика.
— Учитель! — из глаз Скалозуба ручьём текли слёзы. — Что происходит?! Почему все мертвы?! И как при этом все разговаривают?! Я умер и попал в ад?
Хиггинс непонимающе огляделся. Сапфиры в глазницах словно пылающие факелы вспарывали ярким свечением окружающий полумрак.
— Ад? Скалик, что за вздор ты несёшь! Нет ада кроме того, что мы создаём сами. Праотец добр и милостив, разве может Он создать такое?! Зачем Ему это? Наказывать грешников? Абсурд! Безумцы, отвергающие Праотца, сами мучают себя день за днём, не понимая сути. Они страдают, как бы ни пытались скрывать сие от окружающих. Либо напрямую: от невзгод, болезней и совести, либо через своих детей, внуков и правнуков. Неизбежен закон воздаяния и всё возвращается обратно содеявшему! И благо, и горе. Мы сами кузнецы своих судеб, мой юный ученик. Сами проявляем ту или иную грань Всеобъемлющего.
— Тогда, что же я сделал такое? За что мне такое наказание?! — голос Скалозуба сорвался на визг. — Разве убивал я?! Обманывал? Воровал?
— А разве нет? — Хиггинс как будто нахмурился, отчего его лицо сделалось ещё более страшным. — Разве не ты обманывал бедняков, продавая втридорога испорченный товар, в коем они так нуждались? Не ты обворовывал слуг, платя им гроши? Не убивал ли рабочих непосильным трудом, пусть сия смерть было отсроченной, не мгновенной?
Ты творил зло, придумывая себе несчётное множество оправданий. И ты такой не один, мы все поступаем вопреки заветам Праотца. Такова наша корыстная сущность. Максимальную выгоду всегда извлекает тот, кто нарушает правила в то время, когда остальные их соблюдают. Но если правила нарушают решительно все, то и всеобщий проигрыш неизбежен! В этом причина краха нашей расы. Поэтому, вместо возрождения мы стремительно движемся к гибели.
Слёзы катились по бороде… — да, в этом странном месте у него вновь была прежняя борода, — катились по бороде Безбородого. Правда всегда бьёт больнее любых оскорблений, ибо от неё у разума нет защиты.
— Я не хотел… не хотел быть таким. Я просто желал, желал…
— Быть счастливым. Я знаю, Скалик, знаю. Все жаждут счастья. Но никто не хочет по-настоящему строить его. Сие долго и трудно, а отнять у другого — проще простого, особенно, если у тебя для этого есть сила и власть.
Скалозуб плюхнулся на колени:
— Прости меня! Прости меня, добрый учитель!!! Прости…
— Прости! — выкрикнул Скалозуб, не понимая, что происходит.
Кто-то с силой тряс его, запутавшегося в простынях, за плечо.
— Праотец простит! Хорош уже орать как умалишённый! Ну и ночка, Проявленный тебя побери! — пророк отпустил пришедшего наконец в себя Скалозуба. Старик выглядел уставшим и невыспавшимся. — Сначала одни вопили свои похабные песни, так стоило уснуть, другой разорался! Вон, смотри как распереживался Чоппи.
Только сейчас Скалозуб заметил собакоморду, жалобно поскуливающую у изголовья кровати.
— Тихо-тихо, дружочек, просто кошмар приснился, — ему-таки удалось распутать простыни и сесть на кровать.
Чоппи умолк, когда Скалозуб погладил его по голове, и принялся лизать гному руку.
— Хороший пёсик, хороший. Только не ссы на меня больше, лады?
— Похоже, у тебя и правда появился друг, пусть и четвероногий, — улыбнулся Пастырь. — Пойдём, разбудим наших алкашей. Нечего полдня отсыпаться!
Впрочем, почти все вчерашние дебоширы проснулись и сами. Хиггинс сидел в полудрёме на лавочке во дворе, расслаблено откинувшись на спинку скамейки. Бойл и Кларк поочередно расставались с содержимым желудков, стоя на четвереньках у большого деревянного ведра. Гмара и Жмона вовсю хлопотали на кухне, разогревая печь для приготовления завтрака. Один лишь Фомлин крепко спал в своей комнате, лежа на боку с голым пузом и храпя как стадо проголодавшихся кротосвинок.
Пастырь звучно похлопал ладошкой по открытому брюху спящего:
— Давай вставай, грёбанный шашлык!!!
Хозяин дома, недовольно бурча, заворочался, но пророк не отставал:
— Харэ дрыхнуть! Вставай, кому говорю! Да чтоб тебя!
Дедушка принялся похлопывать Фомлина по щекам и растирать тому уши. Бурчание превратилось в нечто отдалённо напоминающее мычание, но гном по-прежнему не хотел просыпаться.
— Уф, тяжёлый случай. Безбородый, принеси-ка ведёрко с водой, да желательно похолоднее. Мы будем исцелять павшего воина! — Пастырь в предвкушении потёр руки. — Хах, давненько мне не приходилось выхаживать тяжелораненых.
Подобрав первое попавшееся под руку ведро, Скалозуб отпёр засов и вышел из дома, намереваясь наполнить ёмкость водой из колодца, примеченного им вчера по пути. Однако не успел он сделать и пары десятков шагов, как из-за угла соседней улочки вышел Дорки вместе со здоровеннейшим мужиком. На две головы выше самого высокого гнома, гигант с широченными плечами нёс в руках столь знакомое Скалозубу корыто. Его прежний «трон».
Испугавшись, Скалозуб попятился было назад, но Дорки усмиряюще поднял вверх руки:
— Приветствую, мой безбородый товарищ, не нужно бояться, — усмехнувшись, гном изобразил нечто вроде поклона. — Мы всего лишь желали выразить своё почтение вашему императорскому величию. Любезнейше прошу принять в дар сей трон, облагороженный какашками высокорожденного!
Здоровяк швырнул корытце Скалозубу под ноги. Глядя на его мускулы, было нетрудно догадаться, что с тем же успехом корыто могло прилететь «императору» в голову. На грохот из дома выбежал Чоппи, отчаянно лая на незваных гостей.
— Смотри, пёсичек! — словно ребёнок обрадовался гном-переросток. — Дорки, ты только глянь! Какой хороший, ути-мимими!
Глава местной банды с нескрываемой злобой бросил взгляд на своего компаньона. Когда он вновь обратил своё внимание к Скалозубу, то больше уже не кривлялся:
— Не думай, что ты теперь в безопасности, Безбородый. Твоё вчерашнее спасение лишь отсрочка неизбежной кары, — Дорки сплюнул в направлении освобождённого гнома. Плевок не долетел до того лишь самую малость. — Твои избавители — спятившие старики, а так называемый староста, приютивший тебя, двуличная мразь! Рано или поздно народ отвернётся от них и тогда никакое «чудо свыше» тебя уже не спасёт.
Чувствуя угрозу в голосе незнакомца, Чоппи теперь не просто лаял, а злобно рычал, встав перед Скалозубом и изготовившись к прыжку. Сделай чужаки хоть ещё один шаг по направлению к обосанному, но знакомому гному, собакоморда бы бросилась в бой.
— И ты пришёл сюда только ради этого, Дорки? Запугивать едва не погибшего приговорённого? Право, не стоило себя утруждать, да ещё и тащить через пол Квартала пропахшее моим говном и сакой корыто! Но спасибо, думаю, оно может пригодится в хозяйстве.