— Значит, так,— продолжает Женька,— найдем старые мешки и распорем их. А потом сшиваем их одним. большим парусом. И всю площадь грунтуем.
— Чего?
— Грунтуем,— просто говорит Женька.— Ну, значит, берем мел и клей, и все это наносим на мешковину. А уже потом, когда высохнет, я на этом нарисую Везувий и настоящее итальянское небо. Сейчас я вижу этот вулкан Везувий, нарисованный на мешках, интересно.
— Еще дырку проделаем в вершине горы,— предлагаю я,— и с обратной стороны будем дым пускать.
Мне ясно представилось, как мы прикрепили к стене дома эту огромную декорацию с нарисованным Везувием. Рядом дерутся гладиаторы с воинами Рима, а за декорацией кто-то из нас пускает в дырку, в самую вершину Везувия дым и этот дым «чем выше, тем шире, реже и прозрачнее. А потом вовсе исчезает, становится небом…»
Я еще не знаю, с чего мы начнем сценарий, чем кончим и что будет в середине, но уж очень по душе дырка на вершине Везувия, а из нее струится дым.
Славику тоже это место нравится. Он предлагает привести курящего Жигана и тот, спрятавшись за декорацией, начнет выпускать дым в дырку.
— А как же люди?— удивляется Лидочка.— У вас пока один Везувий со своим дымом, а где же Спартак?
— Все очень просто,— говорю я.— Будет Везувий, как декорация, а на ее фоне дерутся гладиаторы. Мечи выстругаем из досок, фанеру согнем на щиты…
— А стрелы?— перебивает Славик.
— Ну, что стрелы? Возьмем полено и нащиплем стрел. Конец заострим, перья в хвост… Вот тебе и стрела.
— А перья где?— спрашивает Женька.
— У мамы есть веер,— говорит Лидочка. Мне почему-то стало очень хорошо.
— Правильно,— говорю я,— возьмем веер — и пожалуйста вам перья…
Все очень довольны. Им просто весело. А я должен думать дальше. Мне нужно множить метры пленки на рубли, подсчитывать, сколько будут стоить костюмы, декорации. Я обязан знать, где достать клей и мел.
— Ну, мел не обязательно,— говорит Женька.— Можно взять зубной порошок.
— Я коробку принесу,— обещает Славик,— и еще всех мальчишек подговорю.
— А мешки?
— На чердаках поищем,— обнадеживает Мишка.
— Так, а клей?
— Клей купим.
— А деньги?
И опять мы начинаем все сначала. Прямо удивительное это слово «деньги». Как до него дойдешь, так начинается все сначала.
— В общем, завтра с утра мы с Левой лезем на крыши,— говорю я.
— А я в «Овощи — фрукты»,— сообщает Женька.
— А я на чердак,— обещает Мишка.
— А я — зубной порошок,— говорит Славик,— и еще можно собрать старые калоши и сюда же мамину резиновую грелку.
— Славик,— поднимает брови Лидочка.
— Ну что — Славик?— ерзает мальчуган.— Слова уж сказать не дадут,
— Пожалуйста, говори, Славик.
— Ну, ладно,— вздыхает он,— можно сдать бутыль из-под керосина. Только ее отмыть надо. Вы не знаете, чем керосин отмывается?
Утром мы на крыше Женькиного дома. Внизу маленькая фигурка управдома. Он суетится, кричит нам снизу:
— Веревкой себя привяжите! К трубе привяжите! И не показывайтесь! Швыряйте, и все!
Мы обвязались веревкой, закинули ее за трубу и начали швырять снег.
Зацепишь пласт и тянешь вниз, к самому краю. Потом рукам вдруг легко и нам слышно: «бух!»
С крыши хорошо все видно. Вот в шляпе прошел Ларискин отец. Голову задрал, смотрит вверх. Интересуется, как снег бухает.
— Не высовываться!— кричит управдом.
Лева не высовывается, а я смотрю на эту шляпу. У нас во дворе никто не носит шляп. У нас все больше ушанки, кепки, а летом — тюбетейки или просто «политический зачес, как у Кагановича».
А вон внизу Лидочка. Рядом с ней Славик. Уже впряглись в санки и ждут, нам помахивают.
С нашей крыши весь «дом пять» виден. Вон из Гогиного парадного домработница тащит ведро к помойке. Высыпает. По ведру стучит. Мне видны консервные банки. Вот чудаки! Нам железо нужно, а они эти банки в помойку!
Сейчас с крыши мне хорошо видно, как к нам во двор зашел Гога. Рядом с ним Лариска. У них в руках коньки. Стоят, смотрят, как мы снег сбрасываем.
— Лезь сюда!— кричу я ему. Он плечами пожимает, на уши показывает.
— Лезь к нам!— орем мы с Левой. Гога опять на уши показывает, вертит головой.
Управдом его к лестнице подталкивает, а он все не понимает.
— Да ну его,— машет рукой Лева,— давай-ка этот пласт спихнем. Вот бахнет!
Мы поднатуживаемся, и большой ленивый пласт снега медленно едет к краю. У самого обреза крыши остановился, как бы задумался, а дальше не идет.
— Ну-ка, я его,— пыхтит Лева и жмет на лопату. Пласт нехотя трогается, и вдруг вместе с ним скользит Лева.
Я даже ничего не понял, а половина Левы где-то ниже крыши. Белые пальцы вцепились в веревку, а над спиной мелькают пятки. Веревка тугая, моих рук не слушается. Он рукой за снег, а снег под него. Глаза страшные.
— Алешка!
Тяну эту веревку. Ногами уперся в трубу и тяну.
Снизу визг. Управдом метнулся за калитку.
Гудит наша лестница. Кто-то рядом уцепился за веревку, тянет. Оглянулся — Лидочка. Кто-то толкается за спиной, ругается. Медленно поднимается, вырастает белый Лева. Утащили его за трубу. Он лежит, дышит в небо.
Я только сейчас узнал Жигана. Он Леву снегом кормит, на меня глазами косит:
— Что? Испугался? Ты же мне ногами упереться не давал. А как же без упора?
Он Лидочке кивает:
— Спасибо вот этой, рыжей…
— Каштановая она,— говорю я. Жиган молчит, ссадины на руках зализывает.
Лева медленно от снега отряхивается, интересуется, где его очки?
В общем, пятнадцать рублей нам управдом отсчитал. За все крыши. «Девочка с двумя макушками» нашла Левины очки, сама в них посмотрела, потом протянула Леве.
Деньги управдом выдал, когда мы с Лидочкой последний снег сбросили. Жиган ради: нашего кино один оголил целую крышу. Славик вместе с Левой дружков-приятелей организовал, и они с песней «Ах, куда ты паренек, ах, куда ты? Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты…» весь снег свезли во двор и уложили красивой египетской пирамидой.
— Ну как, Алеша?— прихлопывает Славик лопатой пирамиду.
— Хорошо,— говорю я и вижу, как из парадной выходит Левина мама. Зовет его. Он идти не хочет. Она чуть постояла, потом удалилась. Лева плетется уныло домой. Оглянулся, нам руку поднял и скрылся в темном парадном.
— Всыплют ему?— интересуется Славик. Мы плечами пожимаем: кто знает?
А тут в калитке Женька. Веселый, добрый.
— Ребята!— кричит он.— Натюрморт во получился!
Он усаживается прямо на снежную пирамиду и рассказывает нам, как удивился директор «Овощей — фруктов», как удивились прохожие и даже удивился «один проходящий мимо настоящий художник»,
— Ура!
— Ха-ха!
— Банзай!
— Мировецки!— закончил Славик и спросил адрес магазина.
— Ну-ка, давай сюда деньги,— снимает варежку Лидочка. Женька отдает.
— Так,— прикидывает Лидочка.— Это сто и у нас пятнадцать. Еще Славик три рубля за бутыль получил.
Мы еще никогда не видели сразу столько денег. Просто у нас их не было.
— Неплохо бы сейчас ситро или орехов в сахаре,— куда-то в небо смотрит Славик.
Лидочка все наше богатство запихивает в варежку, объявляет:
— Ну вот что, друзья. Директор у нас есть. Операторы есть, художник есть, вон он, Женя. А я буду бухгалтером.
— Не тяжело тебе будет?— сомневаюсь я.— И режиссер и бухгалтер сразу.
— Ничего,— говорит Лидочка.— Справлюсь.
— Конечно,— рассуждает Славик,— сейчас можно только ситро, а орехи потом.
— Нет!— вот и все, что сказала Лидочка. Славик снежок лепит. Мы помалкиваем.
За спиной голос Жигана. Облокотился на сугроб, дымок кольцом пускает:
— Жмоты, дайте ребенку на ситро. Он хорошо работал. Лидочка варежку на руку натягивает, говорит просто: