— Думаю, мы должны найти звук.
Гэнси мрачно кивнул. Оставив Орлу с её слепыми стенаниями, они пробрались глубже в дом. В конце коридора свет с кухни, казалось, обещал безопасность и определённость. Но между ними и кухней располагалась темнота дверного проёма гадальной. Хотя сердце Блу подсказывало, что в комнате было абсолютно темно, её глаза увидели, что на столе стояло три свечи. И они горели. Но это неважно. Они ни коем образом не влияли на тьму.
Странный многоголосый гул просачивался из гадальной.
Ещё слышалось приглушённое шарканье, словно кто-то мёл веником пол.
Костяшки Гэнси неуверенно провели по её руке.
Сделай шаг.
Она шагнула.
Войди.
Они вошли.
На полу гадальной крутился и дёргался Ноа, его невозможное тело. Он где-то умирал. Всегда умирал. Даже с учётом того, что Блу уже видела воссоздание его смерти, наблюденать за этим раз от разу легче не становилось. Его лицо развернулось к потолку, рот раскрылся в бессмысленной боли.
Дыхание Гэнси стало прерывистым.
Над Ноа возвышалась Кайла, она сидела на гадальном столе и смотрела в никуда. Её руки лежали поверх разбросанных карт таро. Телефон лежал рядом с картами; она была в середине процесса гадания на расстоянии.
Диссонирующий гул звучал громче всего остального.
Он исходил от Кайлы.
— Вам страшно? — прошептал Ноа.
И Блу, и Гэнси вздрогнули. Они не осознали, что Ноа перестал извиваться, но он перестал и теперь лежал на спине, подтянув к себе колени и взирая на них. Неожиданно в выражении его лица появилась злая усмешка, небольшая не-ноашность. Его зубы виднелись сквозь натянутую улыбку.
Блу с Гэнси переглянулись.
То, что было Ноа, внезапно подняло глаза, словно заслышав приближение чего-то. Он тоже начал напевать. И это тоже было немузыкально.
Каждый сустав в теле Блу горел предупреждением об опасности.
А потом Ноа расслоился надвое, а затем снова стал единым целым.
Блу не знала, как ещё выразиться. Вот был Ноа, а потом появился ещё один рядом с ним, который смотрел в другую сторону, и вновь остался один Ноа. Она не могла решить, закралась ли ошибка в самого Ноа или она просто неправильно его видела.
— Мы все должны бояться, — сказал Ноа тонким голосом, прорезавшим гул. — Когда вы играете со временем...
Неожиданно он оказался перед ними, глаза в глаза, или, по крайней мере, его лицо, а потом в мгновение ока он вновь уже был в нескольких футах от них. Он снова натянул на свой облик немного ноашности, своей мальчишеской ипостаси. Он держал руки на коленях, словно бегун, и с каждым тяжелым выдохом с его губ нехотя срывался напев.
Дыхание Блу и Гэнси зависло в переливающемся облачке перед ними, словно они были мёртвыми. Ноа тянул энергию из них. Много энергии.
— Блу, уходи, — попросил Ноа. Его голос был напряжённым, но он контролировал отвратительный напев. — Гэнси... уходи. Это не буду я! — Он скользнул вправо, а потом обратно; но его поведение было не так важно. Кривая, совершенно противоречащая его сведённым бровям усмешка растянула его губы и исчезла. В выражении его лица появился вызов и тут же пропал.
— Мы не уйдём, — сообщила Блу. Но она всё-таки начала выстраивать вокруг себя защиту. Она не могла сдерживать это, чем бы оно там ни было, от черпания энергии у Кайлы и Гэнси, но она могла отрезать свою собственную довольно мощную батарею.
— Пожалуйста, — прошипел Ноа. — Разрушитель, разрушитель.
— Ноа, — сказал Гэнси, — ты сильнее этого.
Лицо Ноа почернело. Из черепа чернила пролились до самого сердца. Только лишь зубы сверкали белизной. Он начал то ли задыхаться, то ли хохотать.
— ВЫ ВСЕ УМРЁТЕ.
— Оставь его в покое! — прорычала Блу.
Гэнси сильно содрогнулся от холода.
— Ноа, ты можешь справиться.
Ноа поднял руки перед собой, развернув ладонями друг к другу, при этом его пальцы танцевали и казались когтями. Это были руки Ноа, а потом они превратились в каракули.
— Нет ничего невозможного, — произнёс Ноа. Его голос был ровным и глубоким. Вместо рук у него вновь стремительно появились линии, искажённые и бесполезные. Блу видела насквозь его грудную клетку, и там не было ничего, кроме черноты. — Нет ничего невозможного. Я доберусь до него. Я доберусь до него. Я доберусь до него.
Единственное, что удерживало Блу на месте, единственное, что держало её так близко к этой твари – это понимание того, что она свидетельница преступления. Не Ноа нечаянно стал ужасающим. Что-то проникло в Ноа, проходило через него. Без разрешения.
Гудящий голос продолжал:
— Я доберусь до него... Блу!.. Я доберусь до него... Прошу тебя! Уходи!.. Я доберусь до него...
— Я не оставлю тебя, — сказала Блу. — Я не боюсь.
Ноа разразился диким смехом восторженного гоблина. А потом в сторону высоким голосом произнёс:
— Будешь бояться!
И тогда он бросился на неё.
Блу мельком успела заметить Гэнси, рванувшего к нему, как только Ноа впился когтями ей в лицо.
Гадальная исчезла, как свет, как и тьма. Боль и блеск, холод и жар...
Он выдавливал её глаза.
— Ноа! — простонала она.
Всё расплылось в штрихи и каракули.
Она вскинула руки к лицу, но ничего не изменилось. Она чувствовала себя нанизанной на когти, его пальцы впились ей в плоть. Левый глаз видел только белый цвет; правый глаз видел только чёрный. Её пальцы казались скользкими; щёки бросило в жар.
Свет вырывался из Ноа, словно вспышки на солнце.
Внезапно руки схватили её за плечи, разворачивая от него. Она оказалась окружена теплом и мятой. Гэнси держал её так крепко, что она чувствовала его дрожь. Гул был везде. Она ощущала его на своём пылающем лице, когда Гэнси встал между ней и жужжащим злом, которым был сейчас Ноа.
— О Боже. Блу, мне нужна твоя энергия, — сказал ей Гэнси на ухо, и она услышала страх, опутавший его слова. — Сейчас.
Боль взрывалась с каждым ударом сердца, но она позволила ему взять её за скользкие пальцы.
Гэнси схватил её руку. Она снесла все стены вокруг своей энергии.
Ясно, чётко и громко он приказал:
— Стань! Ноа!
Комната погрузилась в тишину.
Часы показывали 6:21.
Немногим менее шестисот миль вниз по энергетической линии миллион крохотных огоньков моргали в тёмной холодной ряби Чарльз Ривер. Глоток ноябрьского воздуха нашёл лазейку в балконной двери таун хауса Бэк Бэй Колина Гринмантла. Он не оставлял дверь открытой, но, тем не менее, она была открыта. Просто щель.
В которую прокрались они.
Сам Колин Гринмантл находился на первом этаже дома в золотисто-коричневой комнате без окон, выделенной под его коллекцию. Экземпляры коллекции были прекрасны, стекло и железо, тюль и золото, подходящая диковинная выставка подходящих диковинных предметов. Пол под коллекцией был сделан из дуба со старой фермы в Пенсильвании; Гринмантл всегда предпочитал владеть вещами, некогда принадлежащими кому-то другому. Невозможно утверждать, насколько большой была комната, потому что единственным источником света были огни прожекторов, освещавших каждый необычный артефакт. Лампы светились во тьме в каждом направлении, словно корабли в ночном море.
Гринмантл стоял перед старым зеркалом. Край был отделан гравировкой листьев аканта и лебедей, угощающих других лебедей, часы в латунной окантовке были встроены наверху рамки. Циферблат показывал 6:21 вечера. Предположительно, само зеркало покрывалось слезами в отражении смотрящего, если его семью недавно посещала смерть. У его отражения глаза казались сухими, но, в любом случае, он думал, что выглядит жалко. В одной руке он держал бутылку каберне совиньон, чья этикетка обещала ноты вишни и графита. В другой руке – пару серёжек, которые он приобрёл для жены, Пайпер. Он был одет в красивый короткий пиджак и семейные трусы. Он не ждал компанию.
Так или иначе, они пришли, пробравшись через венец карниза библиотеки на втором этаже, переползая через тела друг друга.