— Что-нибудь вы еще на нем нашли?
— Несколько монет, больше ничего. — Лиллехорн нахмурился: — А я должен был что-нибудь найти?
Очевидно, Мак-Кеггерс ощутил, как что-то поднимается из желудка, потому что резко отвернулся к ведру.
— Перчатки, чтобы удержать скользкую рукоять ножа, — ответил Мак-Кеггерс, когда смог заговорить. — Ножны. Что-нибудь ценное, принадлежавшее жертве. Или мотив. Этот молодой человек не убивал мистера Деверика. Равно как не убивал он и доктора Годвина.
— Доктора Годвина? При чем здесь…
— Не нужно ложных отрицаний. Это тот же убийца, что убил доктора Годвина.
Повисло долгое молчание. Лиллехорн смотрел, как движутся руки Зеда — тряпку в ведро, отжать, стереть кровь, снова в ведро. Лицо Деверика было уже почти очищено.
Когда Лиллехорн заговорил, голос его звучал как пустой:
— Так. Все по домам.
Первым по лестнице вышел Диппен Нэк, за ним Кови. Когда Мэтью двинулся вслед за мистером Садбери, Ефремом и мистер Оуэлсом, Лиллехорн добавил:
— Кроме тебя, клерк.
Мэтью остановился. Он и сам знал, что так легко ему отсюда не выйти.
— Здравствуйте! Здравствуйте! Можно мне спуститься?
Этот голос ни с чем нельзя было спутать — Лиллехорн вздрогнул. Наверху лестницы стоял Мармадьюк Григсби — с закатанными рукавами рубашки, готовый к работе.
— Григсби, вы здесь не нужны. Ступайте домой.
— Простите, сэр, но там наверху жуткое количество народу перед дверью. Я счел своим долгом провести миссис Деверик и Роберта через эту толпу. Свести их вниз?
— Только мальчика. То есть вы его пошлите вниз, а миссис Деверик подержите…
— Главный констебль хочет видеть сперва вашего сына, мадам, с вашего разрешения, — сказал Григсби куда-то за дверь.
В дверях появился Роберт — потрясенный и бледный, глаза опухли со сна, темно-каштановые кудри в беспорядке — и медленно, охваченный ужасом, пошел вниз по ступеням. Григсби держался за него, как бульдог.
— Закройте дверь! — приказал Лиллехорн. — Нет, с той стороны!
— Да, сэр.
Щелкнул закрывшийся замок, но Григсби остался в холодной и с решительным лицом направился вниз.
Зед уже очищал рану на горле. Мак-Кеггерс, которого еще время от времени трясло, отчасти взял себя в руки и черным мелком на бумаге рисовал точные контуры тела, лежащего на столе.
Роберт Деверик, одетый в темно-синий плащ с золотыми пуговицами, сошел с лестницы. Он перевел взгляд с Лиллехорна на стол, снова посмотрел на главного констебля. Губы его шевельнулись, но без единого звука.
— Вашего отца убили на Смит-стрит, — сообщил Лиллехорн, не повышая голоса, но с некоторой силой. — Это случилось… — он щелкнул часами, очевидно, с той же мыслью, что и Мэтью, — вероятнее всего, между десятью и десятью тридцатью вчера вечером. Вы можете мне сказать, где он был вечером?
— Отец… — У Роберта задрожал голос, глаза заблестели, но не видно было, появились ли в них слезы. — Отец… кто мог его убить?
— Пожалуйста, ответьте, где он был?
Но юноша продолжал смотреть на труп, быть может, загипнотизированный видом насилия, сотворенного над человеком. А Мэтью подумал, как много может измениться за какие-то двенадцать часов. Вчера на собрании Пенн Деверик был громок, самоуверен и самодоволен — был такой, как всегда, насколько знал Мэтью, — а сейчас он лежит и ничего не чувствует, словно глина под ногами.
Мэтью видел, что Роберт пытается взять себя в руки. Жилы у него на шее задергались, желваки на скулах надулись, глаза сузились. Мэтью знал, что в Лондоне у него остались старший брат и две сестры. Деверик там был очень хорошим оптовиком, и это взял на себя старший брат Роберта.
— В тавернах, — наконец смог вымолвить Роберт. Григсби проскользнул мимо него, не обращая внимания на абсолютное презрение Лиллехорна, и приблизился к трупу. — Он ушел. Еще восьми не было. Обойти таверны.
— Для какой цели?
— Он был… возмущен мнением лорда Корнбери, что таверны следует закрывать рано. И собирался с губернатором бороться — с помощью петиции. Подписанной всеми владельцами таверн и…
Тут Роберта зашатало, потому что глубокая и страшная рана на горле отца предстала свету полностью. Мак-Кеггерс с мокрым от пота лицом и дрожащими руками склонился над трупом и измерил циркулем разрез. В глазах его сверкал безумный, невыносимый ужас, но он продолжал работу.
— Говорите, прошу вас, — напомнил Лиллехорн.
— Да, простите. Я… — Роберт поднес руку колбу, будто хотел поддержать голову. Закрыл глаза. — Да, таверны. Он хотел получить поддержку… для борьбы с эдиктом лорда Корнбери, ежели таковой будет издан. Вот где он был вчера вечером.
— Было бы очень полезно, — сказал Мэтью, не успев подумать, что делать этого не следует, — выяснить, в какой таверне он был последней, в какое время и кто мог бы видеть…
— Уже подумал, — прервал его главный констебль. — Вот что, Роберт, я у тебя спрошу: есть ли у тебя мысли — даже самые легкие подозрения, — кто мог бы желать зла твоему отцу?
И снова молодой человек с мрачной завороженностью стал смотреть, как работает Мак-Кеггерс. Тот исследовал зондом обнажившиеся ткани, потом вновь издал булькающий звук и склонился над ведром — так же безрезультатно. С лицом серым, как простыня шлюхи, он вернулся к своей работе. Глаза за очками казались невероятно маленькими черными углями.
— У моего отца, — сказал Роберт, — было одно кредо. Он говорил… что коммерция — это война. И он в это горячо верил. Так что… да, враги у него были, я уверен. Но не здесь, а в Лондоне.
— Откуда такая уверенность?
— У него здесь не было конкурентов.
— Но ведь были, очевидно. Вероятно, кто-то хотел устранить его в связи с его положением…
— Натяжка, — сказал Мак-Кеггерс, и Зед вытер ему лоб мокрой чистой тряпицей. — И устранения доктора Годвина тоже кто-то хотел? Я вам говорю, это работа одного и того же человека.
— Правда? — Пусть у Григсби не было под рукой блокнота, он все равно рвался записывать. — Вы уверены?
— Не отвечайте ему, Мак-Кеггерс! — предупредил Лиллехорн. И добавил, обращаясь к Григсби: — Я вам приказал убираться! Еще минуту здесь проторчите, я вас в тюрьму посажу на неделю!
— У вас нет такой власти, — небрежно ответил Григсби. — Я ни одного закона не нарушаю, правда, Мэтью?
Но их внимание отвлеклось на яростный шум — Мак-Кеггерс что-то рисовал на бумаге. Когда он отступил, стало видно, что красным мелком он обозначил рану на горле у очерченной черным контуром фигуры.
— Вот ответ, — сказал он и нарисовал красный треугольник вокруг каждого глаза. Потом с такой силой соединил их линией через переносицу, что мелок сломался.
— Маскер, — сказал Григсби.
— Называйте как хотите. — Крупные капли пота блестели в желтом свете на лице у Мак-Кеггерса, он сам был похож на мертвеца. — Но это одна и та же рука.
Он взял черный мелок и начал выписывать вдоль контуров лежащей фигуры какие-то заметки, которые Мэтью не мог понять.
— Вы говорите… тот человек, что убил доктора Годвина, убил и моего отца? — спросил Роберт, снова потрясенный.
— Тело я оставлю на сутки у себя, — сказал Мак-Кеггерс, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности. — Завтра утром — к мистеру Парадайну.
Джонатан Парадайн был городским похоронных дел мастером — его заведение находилось на Уолл-стрит возле церкви Троицы. Труп отвезут туда в парусине, а там Парадайн наденет на него подобающий саван и подберет гроб по вкусу родственников Деверика.
Мэтью заметил, что при всей силе Зеда ему не придется нести тело вверх по лестнице. Над люком имелась система блоков, созданная городским инженером для подъема усопших по тому пути, которым они спускались. Конечно, далеко не все покойники Нью-Йорка оказывались в холодной комнате: большинство прямо со смертного одра отправлялось к Парадайну. Сама комната была предназначена исключительно для расследования случаев насильственной смерти, каковых за время работы Мэтью у магистрата Пауэрса было четыре: жена разносчика, до смерти забитая мужем, морской капитан, которого пырнула ножом проститутка, убийство доктора Годвина, и вот теперь — мистер Деверик.