— Тебе не тяжело? — наконец, спросил Одеяло.
— Господи, на, — я передала мелкого ему, дабы он оценил его массу.
Одеяло офигел, слава богу, не до того, чтобы уронить ребенка. Ира шугнула мелкого, да так, что тот перелез на Подушку, по которому потом слез и встал рядом со мной с видом "Лучше я постою, но рядом с тобой, чем на ручках у этих дураков". Подушка снова заладил свое — вот ведь настойчивый или особо тормозящий, Одеяло схватился за голову и замотал ею, мол, все, я умывают руки. Мелкий прерывисто вздохнул и что-то сказал Подушке. Застыли все эстонцы, кто в какой позе услышал эту фразу. Вот какой хороший мальчик! Наверное, сказал им: "Чего вы спорите! Это моя девочка!", только в тех самых нецензурных фразах, которыми до того перебрасывались парни.
— Я одна тут нормальная, — очень скромно сказала я. — Идем, маленький, а то ты еще что-нибудь скажешь, и эти дяди будут всю жизнь тормозить.
Я повела мелкого к выходу.
— Эй, ну вы чего? — всполошилась Ирка. Помотала перед лицом Подушки чем-то, потрясла Одеяло. — Я щас флейту возьму.
Подушка поскорее отошел подальше от нее. Мы с мелким тем временем вышли в коридор, тот что-то заорал. Я потрогала ему лоб, он тут же открестился, что, мол, в изолятор обратно его не надо. Я знаками попросила заорать его "ПСИХИ!", после чего в коридор выглянул встревоженный Одеяло.
— Мелкому надо было выговориться, — сказала я.
Я зашла к украинкам, рассказала им последние новости, как эстонцы тормозят эстонцев, сдала мелкого к ним на поруки, а сама подошла к Ксюше.
— Еще ругаются? — спросила она.
Я только отрыла рот.
— ДА ЗАДОЛБАЛ ТЫ!
— А что, не слышно? — спросила я.
— Уже по-русски?
— Это либо Одеяло объяснил Даниилу, что сказать, либо у него самого произношение портится, если он кричит, — прикинула я.
Мелкий беседовал с украинками, те учили его говорить по-украински. Долго они добивались от него приемлемого произношения простой фразы "Да що ты баеш!", а потом научили его выдать эту фразу их вожатому, когда тот будет что-то говорить. Неожиданно мелкий оживился и куда-то направился. Наверное, поскорее, пока не забыл, выдать вожатому новую фразу. Он обернулся, показал мне жестами, что не к ругающимся, а на улицу. Я погрозила ему пальцем, мол, не балуй, он убежал. Я всплакнула о потере сына… тьфу ты, брата… в общем, мелкого, и расхохоталась.
Мы играли в карты.
— А, на тебе, на тебе, на тебе, на тебе! — азартно кричала я, таская карты из отбоя.
— А? Как? Откуда? — вопрошали украинки.
— А наглая русская девица обыгрывает украинок, таская нагло карты из отбоя! — на каждом слове я крыла что-то новой «отбойной» картой.
Потом меня все же поймали и погрозили пальцем. В комнату зашла Лариса.
— Наши в Су-Уксу пошли, там что-то новое открылось, а я вот сюда пришла. А что это у нас в комнате? Песни и пляски?
— Уже и пляски?
— Ирка орет: "Да хватит прыгать!".
— Ба, даже не заметили, — удивилась я.
Тут в комнату забежал мелкий и громко и пискляво затараторил, само собой, на эстонском. Я постучала себе по уху, он хлопнул себя по лбу и растерялся, подумал с полминутки, и поманим меня за собой. Я отказалась. Он еще раз поманил и скорчил умоляющую мордочку.
— Да иди! — отправили меня украинки. — А то еще будет! Ы-ы-ы! — они изобразили рев.
— Эх…. как провожают пароходы, — я всплакнула. — Совсем не так, как поезда! — я зарыдала в голос.
— Чего? — спросила я, когда мы вышли.
Мелкий изобразил прическу Подушки (дурной пример заразителен) и его же дикий испуг. Хм, что же это он такое придумал? Мы спустились вниз, и пошли к красной даче.
— Не-эт! Вот спасибо, я пошла отсюда! — я стала открещиваться и сдавать назад. Тут и я напугаюсь, не только Подушка.
Мелкий попросил меня не уходить.
— Ну ладно, только ради тебя! — сказала я, а у самой уже созрел план.
Мелкий широким жестом предложил мне выбирать любого! Я стала ходить, как на рынке, ища идеальный образец. Ага, вот самый блондинистый мелкий, а вот и черненький, милашки! На дачу я вернулась с тремя мелкими. Украинки выпали в осадок.
— А сказала, что завязала! — хихикнула Ксюша.
— А бросить всегда сложно! — отмахнулась я.
Зашла Ира.
— Это еще что?
— Да так, посидим немножко, проверим наших эстонцев на вшивость. Если уж и на этих буду гавкать, то этот дебилизм не лечится.
— А чего мне черненький-то? — спросила Ира. — На Одеяло похож.
— Во-во! — я порадовалась, что мой выбор оценили.
— Резинка! — сказала Ира, тыкая в моего блондинчика. — Резинка! Резинка!!!
— Еще и напульсники! — ужаснулась я.
— Одних и тех же выбираешь, Ольга, одним и тех же! — посетовала Ира.
— На разных стадиях развития. По-моему, это самые умные.
Я прижала мелкого к себе, стащила с него напульсники, потом резинку, сложила ему в карман. Он вопросительно посмотрел на меня, я погладила его по голове, на том и порешили.
— Блин, и как ты с мелкими общий язык так быстро находишь! А мне все тормоза достаются. Да не трогай ты мои побрякушки! — ужаснулась Ира.
— Тормознутость — это у них у всех! — ответила я.
В комнату зашла Лариса и заозиралась.
— Тебе вот этот, — я показала ей на мелкого серенького.
— Серенький с Сильвером пришли, — сказала она, рассматривая подарок судьбы. — А что, мне серенького? Серенького?! Зачем?
— Ну посиди с мелким, тебе сложно? — попросила я.
Она пожала плечами. А ведь ей самый лучший вариант достался — уже адаптированный и ко всему приученный. Я смотрела на своего блондина с большими голубыми глазами, он на меня, изредка хлопая длинными ресницами. Иркин брюнет игрался с ее ожерельем, Ларискин серенький смотрел по сторонам. Ира возмущалась, Лариса смотрела по сторонам, я — на мелкого.
— Не, Ольг, ну хорош над мелким издеваться. Зачем ты его гипнотизируешь? — спросила Ксюша.
— Скорее он меня. У него такие большие голубые глаза! — ответила я и показала Ксюше.
— Ой, и правда.
— Что там? — спросила Ира.
— Да кукла!
Я показал и ей, она тоже удивилась. Мальчик стал вертеться.
— Да что ты вертишься-то? — спросила я.
Он не унимался. Я залезла к Ксюше на кровать и посадила мелкого к себе на плечо. Он с восторгом стал вертеться дальше. Иркин брюнетик тоже попросился наверх.
— Все равно так высоко не будет! — урезонила она его.
Ларискин молчал.
— О, даже не просится, — порадовалась Лариса.
— Правильно, мы его напугали, что он упадет с такой высоты, — сказала я.
— Кто мы?
— Мы с Даниилом с Пушкинского грота посулили спустить его с раскачкой, — ответила я.
— А-а, понятно, что Подушка не так понял! — рассмеялись девчонки.
— А что он не так понял? Что мы мелкого скидывали? Ой, не важно…
Тут из-за стены донесся возмущенный вопль на эстонском. Все мелкие как по команде развернулись к стене и перекинулись парой фраз. Я неодобрительно покачала головой и осуждающе сдвинула брови. Мелкие покивали и продолжили что-то говорить. Ой, они же решили, что я по-эстонски понимаю. Брюнет что-то сказал Ире, та развела руками, показывая, что не понимает, он обернулся ко мне, я рассмеялась и тоже показала, что не понимаю, серенький что-то им сказал, наверное, что я русская. Мелкие разом уставились на меня во все глаза. Блин, у блондина глаза вообще огромными стали!
Донесся громкий вопль, и застучали пятки по полу. К нам в комнату забежал серенький и разразился тирадой… на эстонском. Он ушел, а мы расхохотались.
— И после этого скажут, что нас предупреждали!
— А что в этом было смеш…но…го… — в комнату зашел Одеяло.
— То, что он все это сказал на эстонском! — хором ответили мы ему.
— У меня глюки на нервной почве? — спросил он, уставившись на мелких. — О, Подушке придется покупать валерьянку!
— Почему?
— Да её ящиками в медпункте не выдают!
— Ты, главное, ничего не говори, вернись, как обычно. И кажись, что тебя слегка застопорили, поэтому ты такой молчаливый. Сойдет такая отговорка? — напутствовала его Ира.