Кингсли протянул ей руку, и она приняла ее, благодарная за его компанию в их общей тайне.
- Как он? - спросил Кингсли.
- Именно так, как ты думаешь, - ответила она.
- Ни разу не был так напуган в своей жизни?
- До дрожи в руках.
Кингсли поцеловал ее в щеку.
- Понимаю его чувства.
На фото ушло полчаса. Кингсли пообещал извиниться за нее и Сорена перед любым, кто спросит, где они были. Микаэлю и Гриффину, конечно же, можно сказать правду. Они поймут. Микаэль согласился на пышную свадьбу при одном условии - никакого официального свадебного приема. Вечеринка? Конечно. Ладно. Микаэль, молодой художник, каким он был, находил постановочные моменты, подобные церемониальному разрезанию торта, оскорбительными. Прием был для единственной цели, чтобы люди ели, пили и танцевали. Как только свадьба закончилась, свадебная вечеринка могла приступить к любым развратным выходкам, которые только хотели гости. И поскольку она и Кингсли были на свадьбе, развратные выходки были само собой разумеющимися.
Нора отправилась на поиски Сорена и нисколько не удивилась, обнаружив его в маленькой часовне замка, построенной из камня и дерева. Она вошла внутрь и направилась к нему.
Солнце пускало лучи через восьмиугольное окно и отбрасывало восьмигранный свет на Сорена, превращая его светлые волосы в золото - мгновение настоящей алхимии. На одном дыхании, в одно мгновение ей снова исполнилось пятнадцать лет, а ему двадцать девять, и он выглядел точно так же, как в первый раз, когда она его увидела. Солнечный свет растопил годы между сейчас и тогда. Ее рука дрожала, так что удивительно, что она не уронила свой бокал с красным вином.
Ее шаги по каменному полу привлекли внимание Сорена. Он поднял голову и повернулся к ней. Маска самообладания спала, и она увидела страдание в его глазах. Нора поставила свой бокал с вином на алтарь и подошла к нему, обняла, прижимая к своему сердцу, и положив подбородок ему на макушку.
- Как поживаете, мой господин?
- Не знаю, - признался он, глядя на нее. - В моей жизни были дни, когда я просыпался, не зная, что позже в тот же день вся моя жизнь изменится. День, когда я встретил Кингсли, день, когда я встретил тебя. Обычно не знаешь ни дня, ни часа. Сегодня я знаю.
- Помнишь ту историю, которую я написала о королеве Эсфирь, когда училась в средней школе?
- Как я мог забыть? Должно быть, я перечитал ее тысячу раз.
- Правда?
- Эротическая история, написанная красивой шестнадцатилетней девушкой, в которую я был отчаянно и без раскаяния влюблен, и в которой фигурировал герой, подозрительно похожий на меня? Я читал его, пока чернила не выцвели и страницы не рассыпались.
Нору смутило, насколько ей было приятно, что Сорену так сильно понравился ее рассказ.
- Я хочу, чтобы ты знал, что царя Ксеркса я писала не с тебя.
- Он был блондином. Перс блондин.
- Поэтическая вольность. - Она села рядом с ним на скамью. - Королева Эсфирь также была подозрительно похожа на меня. В любом случае... написание этой истории изменило мою жизнь. Я никогда раньше не писала ничего подобного. Все, что я пыталась делать, это флиртовать с тобой, и теперь, двадцать два года спустя, я сделала целую карьеру писателя. Я не знала, что моя жизнь изменится в тот день, если я напишу одну маленькую историю. И все же... мы здесь. И все благодаря тебе.
- И царице Эсфирь. И Королеве Элеонор.
- На самом деле я не королева.
- Ты всегда была королевой в моих глазах. Особенно сейчас.
- Не могу поверить, что надела свадебное платье. Как Гриффину удалось уговорить меня?
- Оно восхитительно. Ты восхитительна.
Сорен нежно поцеловал ее в губы. Его губы дрожали. Сорен был человеком глубоким и тихим, как будто он хранил тайное второе сердце, запертое в стеклянном ящике. Это объяснило бы, как много он чувствовал и как сильно, и все же как редко таким чувствам позволялось вырваться из плена. Иногда перед тем, как они занимались любовью, он резал ее кожу острым лезвием толщиной с бумагу, и этот акт был настолько интимным и мучительным, что заставлял его дрожать. Его пугало брать ее жизнь в свои руки, и все же именно в такие моменты они чувствовали себя ближе всего друг к другу. Она знала, что сейчас он дрожит по той же причине.
- Ты простишь меня, Малышка? - спросил Сорен.
- Какой смертный грех ты недавно совершил?
- Ты знаешь мои грехи лучше меня.
- Да. Поэтому говорю, что нет необходимости просить у меня прощения за что-либо.
- У тебя всепрощающее сердце, - сказал Сорен. - Это всегда восхищало меня в тебе.
- Я знаю себя. Знаю свои слабости и недостатки. Иисус всегда был так добр к грешникам и так жесток к лицемерам.
- Я лицемерен? - спросил Сорен.
- Ты человек.
- Не обязательно оскорблять, Элеонор.
Она засмеялась и положила голову ему на плечо. Он вздохнул и все ее тело задвигалось вместе с ним. Где-то позади и над ними зазвенел колокол. Шесть раз и колокол ударил. Шесть часов, и все было хорошо.
Три часа осталось.
- Странно, не так ли? - спросил Сорен.
- Что именно?
- Только вчера Микаэлю было пятнадцать, у него только заросли шрамы на запястьях после попытки суицида в моей церкви. А сегодня... сегодня ему двадцать один и он замужем. Микаэль. Замужем. - Он посмотрел на нее и ухмыльнулся.
- Знаю. Безумие, не так ли? Клянусь, вчера мне было пятнадцать, и я впервые увидела своего нового священника, и полюбила его с того момента, как увидела, и знала, что буду любить его до самой смерти. Сегодня мне тридцать восемь, и я все еще люблю его и знаю, что буду любить его вечно. - Дни танцевали и мелькали вокруг нее, как светлячки в летнюю ночь. - Куда летит время? - спросила она его. - Как все это произошло так быстро? И что, если завтра все это исчезнет?
- Каждый наш день мы проживаем так, будто он последний. Но не в бешеном темпе, пытаясь втиснуть все возможные впечатления в один день. Вместо этого... нам стоит каждый день проживать в мире с Богом и друг с другом. Говорить то, что нужно сказать, и не откладывать на потом. Если бы я знал, что завтра умру, я бы провел всю ночь, рассказывая тебе и Кингсли, как сильно я люблю вас обоих, и я бы не позволил Богу забрать меня, пока не был уверен, что ты знаешь, что я имею в виду каждое слово. Я бы пел их тебе, как ангелы поют хвалу Богу на небесах - непрестанно.
- Мы знаем. Кингсли и я, мы уже знаем.
- Но я все равно сказал бы тебе, - мягко ответил он. - Даже если тебе не нужно слышать, я бы сказал.
Она снова обняла его, поцеловала в щеку, в лоб, как мать целует испуганного ребенка. И он был напуган. Она чувствовала это в каждом прикосновении.
- Поговори со мной. Отвлеки меня. Помоги пережить эти три часа.
- Ты выслушаешь мои исповедь? - спросила Нора. Она повернулась и посмотрела ему в глаза. Как она любила эти глаза, силу и цвет стали. - В конце концов, это может быть мой последний шанс исповедаться тебе.
- Я не оставлю священничество. Я обещал тебе, что не оставлю.
- Ты на свадебных фотографиях. Ты поженил однополую пару. Ты поцеловал меня на глазах у двухсот гостей на свадьбе, половину из которых мы не знаем. Ты можешь говорить мне все, что хочешь, что все в порядке, что это не будет иметь значения, но мы оба знаем, что это не действия человека, который планирует еще долго оставаться священником.
- Я должен сказать им. Некоторые вещи должны оставаться в тайне.
- Скажешь им правду, и они вышвырнут тебя.
- Вероятно. Я делал выбор, трудный выбор, но я делал это, полностью осознавая последствия. В конце концов, ничто не остается неизменным вечно.
- Это неправда. Моя любовь к тебе вечна. Я дала это обещание и сдержу его. Но завтра, или на следующей неделе, или в следующем месяце ты можешь больше не быть священником. Так что, пожалуйста... выслушай мою исповедь и отпусти мне грехи? В последний раз?