– Какая хорошенькая девочка, – заметил кучер.
– Это мальчик, но такой хиленький, что все принимают его за девочку, – объяснил Саладен.
Он поцеловал ребенка, плотно закутанного в старую шаль, и кучер вновь занял свое место.
Пока фиакр ехал от улицы Сен-Поль до бульвара Монтрей, выходящего к заставе у Тронной площади, Саладен безжалостно разделался с нарядом Королевы-Малютки. Негодяй оставил ей лишь нижнюю юбку без турнюра. В процессе этой операции он обнаружил на груди, возле правого плеча девочки родимое пятно.
– Смотри-ка! – воскликнул Саладен, с любопытством разглядывая эту природную отметину. – Настоящая вишенка! Да какая прелестная! Наверняка мамочка все время целовала ее. Да, этот знак мог бы создать мне кучу проблем, если бы находится на лице малышки. К счастью, он не виден, если только наша красавица не станет носить вызывающе открытых платьев!
Таким образом, дружески болтая с самим собой, славный юноша отвлекся от вишенки, которая могла служить лишь объектом любопытства, поскольку ее никак нельзя было продать, и обратил свой взор на золотой крестик, висевший у малютки на шее; цепочка крестика была сделана из того же благородного металла.
– Я не стал бы надевать эту вещицу на девочку за просто так, – задумчиво пробормотал Саладен.
Затем, словно вспомнив о чем-то, воскликнул:
– Ну-ка, посмотрим! Только что я говорил, что лучше бы дети гуляли в ошейниках, словно щенки спаниелей. Любящей мамочке пришла в голову та же самая мысль!
Саладен повернул крестик: на его обратной стороне было отчетливо выгравировано:
«Жюстина Жюстен, улица Лакюе, номер 5. Мадам Лили».
– Ага, – проворчал юнец, извлекая из глубин бездонного кармана жуткого вида нож с основательно сточенным лезвием, – все это нам давно известно. Я досыта налюбовался на горести и беды, причиной которых были такие же вот крестики; даже в пятом акте драмы не всегда удавалось расхлебать эти неприятности… Сначала я сцарапаю надпись на кресте, а потом, быть может, срежу и ее вишенку.
Несколькими уверенными движениями Саладен уничтожил кончиком страшного ножа выгравированные на металле слова. Довольный своей предусмотрительностью, юнец засунул драгоценность поглубже в карман, и произнес:
– В такой работе, как моя, мелочей быть не может! Теперь – приступим к главному! Если мне удастся получить у Лангедока свои вещи, дело в шляпе!
Кучер остановил коней. Поправив на голове чепец, Саладен выпрыгнул из фиакра и подошел к облучку.
– Ребенок уснул, и я не хочу его будить, – заявил юный негодяй, – а мне надо уладить кое-какие дела на ярмарке; на это мне потребуется не менее четверти часа. У вас честное лицо, к тому же я запомнила ваш номер. Посторожите мое сокровище, и вы получите хорошие чаевые. Если малыш проснется, постарайтесь не давать ему говорить: слова надрывают его крохотную больную грудь. У него уже начался бред. Не правда ли, так жалко смотреть, когда болеет такой ангелочек? Он хочет видеть свою мамочку, а та, бедняжка, давно уже умерла… Ах, Господи ты Боже мой!
Тут Саладен вытер вуалью глаза и продолжал:
– А я – всего лишь бабушка, и, видит Бог, если я решилась продать кое-какие вещи на ярмарке, то только для того, чтобы у малютки был хлеб и все необходимое. Ах он, мой золотой! Ах он, мой бесценный!
И Саладен рысцой припустился вниз по Триумфальной улице, а потом свернул за угол возле Тронной площади.
День клонился к вечеру. Было не меньше пяти часов пополудни.
Теперь ярмарка выглядела совсем не так, как утром. Между балаганами образовались огромные пустые пространства; хозяева шатров, все еще красовавшихся на своих местах, тоже явно готовились к скорому отъезду.
Ничего другого Саладен и не ожидал; впрочем, отступать ему было некуда. Гибкий, словно дикий обитатель джунглей, он осторожно продвигался вперед.
План, разработанный Риу и Пикаром, был вполне доступен воображению юнца. На ярмарке отлично известны все полицейские уловки. Даже не вполне сознавая, чего же он боится, Саладен тем не менее почувствовал, как у него заколотилось сердце, и истолковал это следующим образом:
– Похоже, враг уже где-то рядом…
Окинув взглядом площадь, Саладен прежде всего убедился, что исчез балаган мадам Канады. Напротив «Сорока-воровка», пристанище Лангедока, непоколебимо высилось среди мусорных куч, которые навалили тут уехавшие соседи.
Все шло по плану. Однако в оставшихся на площади балаганах и шатрах не было ни души, ряды скамей пустовали. А вот в самом центре площади группками собирались люди и что-то оживленно обсуждали. Это был плохой знак.
Видимо, случилось нечто из ряда вон выходящее, раз, забыв о близком отъезде, народ побросал все свои дела и, взволнованно гудя, толпился на площади.
Действительно, было от чего прийти в смятение. Саладен почувствовал, как у него затряслись коленки. В голове юного шпагоглотателя промелькнула мысль о том, что неплохо бы «взять ноги в руки» и, ограничившись прибылью, которую принесет продажа золотой цепочки и крестика, поскорее смыться.
Но если на ярмарку и впрямь нагрянула полиция, занявшаяся делом о похищении ребенка в Ботаническом саду, то Лангедок непременно выложит на допросе всю правду. Как только начнут описывать внешность похитительницы, Лангедок тут же узнает свою собственную работу: лицо, созданное им с подлинным искусством. А затем великий трагик услышит о старой шали, чепце и синей вуали.
Действительно, Саладен переоделся так, словно собирался играть роль комической старухи в веселом фарсе. Забыв об осторожности, он сам повесил себе на спину табличку с собственным именем! Увы! Увы! Молодость, молодость… Хотя ум Саладена был уже вполне зрелым, шпагоглотатель еще не изжил поспешности в принятии решений, присущей его юному возрасту. Вы помните великого Конде? Под Рокруа ему было на четыре года больше, чем Саладену.
Однако преодоление трудностей, проистекших из собственной неосмотрительности, воспитывает в человеке мужество и закаляет душу.
В этот день Саладен повзрослел на пять лет.
Он поступил так, как повел бы себя в этой ситуации принц Конде или даже сам Генрих IV: подавив свой страх, шпагоглотатель решительным шагом направился к «Сороке-воровке» и вошел в театрик через черный ход, предназначенный для господ артистов.
Лангедок был в своей берлоге; с сосредоточенным видом он собирал пожитки.
– А, это ты, молокосос, – сказал он, украдкой разглядывая свое произведение. – Грим выдержал, каково, а? Я только что думал о тебе. В Ботаническом саду утащили какого-то ребенка.
– О! – промолвил Саладен. – Одного из ваших?
– Нет, нет, ни нашего, ни других артистов. Ребенка из города, – пояснил Лангедок.
– О! – вскинул брови юный шпагоглотатель.
Он изо всех сил старался придать своему голосу побольше твердости; разговаривая с Лангедоком, Саладен одновременно стаскивал с себя старушечий костюм.
– Это случается, – продолжал юнец. – К несчастью для родителей. В котором часу уехала Канада? – осведомился он.
– Около трех, – ответил великий трагик.
– Они сказали, куда направляются? – поинтересовался Саладен.
– В Мелен, на праздник, – проговорил Лангедок.
– Дорога на Лион, – сделал вывод Саладен, – отлично, спасибо.
Он налил воды в таз с отбитыми краями и опустил туда голову.
«А девица, видно, была что надо!» – подумал Лангедок; он подошел сзади к Саладену и тронул его за плечо.
Саладен вздрогнул, словно его пырнули ножом.
– В добрый час, – произнес Лангедок и беззлобно рассмеялся. – Так чем ты занимался весь день, молокосос?
– Предавался удовольствиям, – забормотал Складен, – с одной красоткой…
– Похоже… – усмехнулся артист. – Переодевайся быстрее!
– Почему? – спросил Саладен, мрачнея все больше.
– Потому что к нам нагрянули полицейские агенты, – объяснил Лангедок. – Теперь они переворачивают вверх дном все балаганы.