Елизавете-старшей суждено было вдовствовать до конца своих дней (добрую половину жизни и половину века, чего тогда никто, конечно, предугадать не мог), отвергая возможность повторной любви. Ей требовалось чем-то заполнять досуг помимо протокольных обязанностей, поэтому королева обеспечивала матери беззаботную, полную роскоши и постоянных развлечений жизнь в окружении легких на подъем друзей.
Мать и дочь общались по телефону почти ежедневно. Когда королева набирала номер, дворцовый телефонист обращался к Елизавете-старшей: “Доброе утро, ваше величество, ее величество просит ваше величество к телефону”, и эта реплика стала расхожей шуткой среди друзей и придворных. Королевы обменивались новостями о лошадях и скачках, обсуждали семейные дела и сплетничали. “Они делились всем, – вспоминает преданная фрейлина королевы-матери, дама Фрэнсис Кэмпбелл-Престон. – Королева посвящала ее в свои переживания. Королева Елизавета сознавала, какая огромная ответственность лежит на ее величестве. Она сама прошла через это с королем, поэтому понимала всю тяжесть бремени” (61).
Королева-мать во многих отношениях была “эдвардианской дамой строгих взглядов” (62), – вспоминает Кэмпбелл-Престон. “Свое безмерное уважение к традициям и правилам ее величество переняла от матери” (63), – утверждает бывший придворный. В результате именно с ее легкой руки глохли все перемены, предлагаемые принцем Филиппом и верховными советниками. “Без королевы-матери не обходилось никогда, – свидетельствует еще один бывший придворный. – Ее величество всегда спрашивала: “А королева Елизавета об этом знает?” (64)
Неизбежно возникали сравнения (не всегда лестные) между чопорной молодой королевой, которую связывали по рукам и ногам протокольные условности и требования нейтралитета, и ее бойкой вдовствующей матерью, вольной открыто выражать свои восторги и делиться радостью. Наедине обе окружали друг друга почтением (65), хотя приседать в реверансе полагалось лишь королеве-матери. И все же в июне 1952 года Ричард Молинье, бывший личный адъютант королевы Марии, свидетельствовал, что во время визита в Виндзорский замок королева держалась “как истинный монарх. Она выступает по меньшей мере на десять шагов впереди мужа и матери” (66).Первый год царствования королевы был почти целиком отдан подготовке к коронации, намеченной на вторник 2 июня 1953 года. Предстояло решить, показывать ли церемонию по телевизору, и изначально королева при поддержке Черчилля намеревалась оставить софиты и камеры за порогом, опасаясь, что они нарушат таинство. Однако запрет на съемку возмутил и телевизионные компании, и публику – народ не желал лишаться причастности к столь значимой церемонии.
Королева сдалась, осознав, что подданные жаждут видеть коронацию, и согласилась на компромисс: освещать в прямом эфире все, кроме главных таинств, включая помазание и причастие, а также крупных планов. В первом рождественском радиообращении она провозгласила, что во время коронации “миллионы людей за пределами Вестминстерского аббатства услышат звучащие в его стенах присяги и молитвы и увидят древнюю церемонию почти целиком. <…> Я прошу всех вас, независимо от вероисповедания, молиться за меня в этот день – о том, чтобы Господь дал мне мудрость и силы выполнить те торжественные клятвы, которые я принесу, о преданном служении Ему и вам до конца моих дней” (67).
Осенью того же года Елизавета II пошла навстречу супругу, объявив во время церемонии открытия парламента, что “отныне ранг принца Филиппа будет соразмерен статусу ее величества” (68). Когда королева открывала в ноябре свою первую парламентскую сессию, герцог Эдинбургский восседал в палате лордов на троне несколькими дюймами ниже, расположенном по левую руку от королевского, как восседал когда-то принц Альберт. Елизавета II, в отличие от запинавшегося отца, зачитала написанную Черчиллем семиминутную речь размеренно и гладко. Как всегда внимательный Сесил Битон подметил ее спокойный, “не замученный и не затравленный” (69) взгляд.
В Вестминстерском аббатстве в июне принц Филипп, однако, не удостоился тех почестей, которыми его окружили в парламенте. По предложению королевы, его назначили председателем комитета распорядителей коронации, однако о том, чтобы шествовать под руку с королевой, речи не было. “Само собой разумелось, что она будет одна, – вспоминает Гай Чартерис. – Для него это явно было тяжело. Но таковы обстоятельства. Она монарх. Однако будь она мужчиной, супруге дозволили бы быть рядом” (70). Именно так происходило в 1937 году, когда помазали, а затем короновали вместе с мужем королеву Елизавету. Тем не менее коронацию и помазание консорта традиция не предполагает.