В трубке зависла пауза. Видимо, со всех сторон прокатывает, что кроется за таким вариантом. А ничего, дядя Ося, женский каприз, не более.
— Я согласен, — наконец прозвучал ответ.
Глава 8
Грузная фигура, запакованная в желтую куртку тонкой кожи. Одна из тех вещей, по одному взгляду на которую видно, что стоит она немерено. Как и толстая золотая цепь на запястье руки, лежащей на спинке переднего сиденья. Южные люди, наверное, не могут избавиться от привычки к показушным атрибутам достатка, даже забравшись высоко и не нуждаясь ни в какой показухе. Осман дышит тяжело, похоже, у него начинает развиваться одышка. Сколько ему? Пятьдесят два. Конечно, уже не мальчик.
Гюрза на заднем сиденье молчит. Осман тоже.
Его явно тяготило присутствие Виктора, хотя он и согласился, чтобы молодой опер участвовал в их разговоре. Верно, отвык Османчик и от таких машин. Все «мерсы», «Чероки» да «Форды», уж он и забыл, как выглядит изнутри «Жигули» шестой модели. А что чувствовала Гюрза, находясь рядом с человеком, который хотел ее смерти и заказал ее убийство? Не то, что вроде бы должна. Ненависти не было. Да и почему она должна ненавидеть его больше, чем какого-нибудь там Креста, Болека, Цыгана, Черта и прочих? Почти все они в душе желают ей смерти, а этот решился. Только за это?
Так ведь преступник, что с него возьмешь. В его природе ненавидеть «ментов поганых», и разве в том дело, в какую степень возведена эта ненависть?
Все гораздо хуже: она испытывала к нему нечто вроде уважения как к противнику, равному себе.
Вот кого она по-настоящему не переносит, так это тех, кто предает своих — подставляет, сдает, унижает, продает, бросает, да просто подводит. Таких гнид хватает и в мире Османа, но там с ними решают быстро, без снисхождения, отстреливают, как пакостных крыс. Уж кому, как не Осману, знать об этом.
Грузин медленно обвел взглядом салон «Жигулей», словно этот осмотр мог ему что-то дать. Можно себе представить, как он себя чувствует в такой ситуации. Он, восточный мужчина, вынужден признать свое поражение от мента и вдобавок от женщины.
Гюрза не торопилась говорить. Она знала, что начинать придется ему. Нет, не начинать, а заканчивать. Заканчивать их разговор, который уже состоялся. Им не хватало точки, ее и предстояло сегодня поставить. А так они наговорились под завязку.
Их «диалог» начался тогда, когда они определились, кто на какой стороне. С тех пор для того, чтобы их противостояние нашло выход, им необходимо было пересечься. Пересеклись. Схлестнулись на Марьеве. И рано или поздно должна была начаться схватка. Гюрза плела сеть вокруг Османа Болек, Тенгиз, падчерица Марьева Алена…
Играла в открытую и не скрывала, что больше интересуется заказчиком Марьева, нежели исполнителем.
Заключительная часть их «игры» шла на нервах.
Горячий мужчина Осман выразил свое несогласие с поставленными Гюрзой условиями и заслал наемного убийцу. А она выразила свой протест с его взглядами на жизнь и смерть, переиграла его и задержала киллера.
Сегодня им предстояло ставить точку.
Гюрза посмотрела на грузина. Мясистый нос, лишенный пресловутой горбинки, скорее напоминающий славянскую «картошку», но оказавшуюся почему-то на смуглом лице. Тяжелый взгляд или только кажется таким из-за нависающих густых бровей.
— Повторю еще раз, что уже говорила вашему «засланцу», Роману свет Павловичу, — растягивая слова, произнесла Гюрза. — Меня ваш бизнес не касается. Меня интересует только стукач на Литейном. Который сливал вам информацию про подвижки в деле Марьева. Из-за которого меня ушли из Главка, тот самый, который настучал, что Гюрза даже в ссылке не оставит депутатика в покое. За что его, собственно, и убрали.
— Вы мстительны? — с трудом повернулся к ней Осман. Ему было тесно в салоне «жигуленка».
— Ни в малейшей степени, — без заминки ответила Юмашева. — Я не мелочна. Если кто-то мне нагадит — то бог ему судья. Я судить не имею права. Просто мне не нравится, что этот ублюдок до сих пор сидит в Главке и продолжает копать под моих друзей. Впрочем, это не ваше дело.
Осман молчал и смотрел в глаза Гюрзе. Гюрза тоже смотрела на Османа но не зрачок в зрачок, а по старой сыскарской привычке на мочку уха.
Это сбивало старого кавказца с панталыку.
— А если я не скажу…
— Тогда я расскажу кое-кому, по чьему приказу был убит авторитет Зверек. Тем, для кого Уголовный кодекс не указ. У меня свидетель, который видел вашего киллера, а уж установить связь между киллером и вами — дело плевое. Если смогла я — то они смогут и подавно.
— Зверек был очень плохим человеком, — быстро проговорил Осман. Он…
— Меня это не касается, — ледяным тоном перебила его Гюрза. — Мне совершенно не интересно, почему вы его замочили. Главное, что не по воровскому закону.
Виктор заерзал. Он вдруг понял, что Гюрза идет на сделку с Османом по той же самой схеме, что и он, когда колол киллера. Ай да Беляков, ай да сукин сын — работаете в стиле самой Гюрзы — это ж кому рассказать…
— Но это еще не все, — тем же ровным голосом внезапно продолжала Гюрза, и Виктор чуть было не обернулся к ней удивленно — как это не все?
Но сдержался, сохраняя на лице выражение многозначительной угрюмости.
Похоже, и Осман не ожидал никаких продолжений и вопросительно уставился на Юмашеву.
— В определенном месте и в определенный день вы назначите встречу этому ублюдку. На встречу делегируете своего человека. Найдите кого-нибудь помельче рангом. Место и время я вам сообщу завтра-послезавтра.
Лицо Османа налилось краской.
— Это перебор, — покачал он головой. — Мы говорили только об имени стукача.
— Осман Вагранович, — с мягкой укоризной проговорила Гюрза, но Виктор почувствовал в ее словах легкий оттенок презрения, — если бы вы вовремя связались со мной — сразу после моего разговора с «засланцем», то и речь шла бы исключительно об имени. Но вы не пожелали. Решили, что я в игрушки играю. А я тратила свое драгоценное время, копаясь в вашем псковском прошлом, подвергла опасности свою жизнь, являющуюся национальным достоянием, а вы посылали ко мне мальчика со стволом…
Непонятно было, с иронией произнесла она слова «национальное достояние» или на полном серьезе.
— Это не я!.. — вскинулся было Осман, но Гюрза его будто не слышала, продолжала, загоняя грузина в темный пыльный угол:
— Стоимость нашей сделки возросла. Я не шучу. Вот, к примеру, уважаемый господин Марьев: если б он пришел тогда ко мне на Литейный за своей «Волгой», как я его просила, то остался бы жив. Ну, годика три отсидел бы в Крестах, зато теперь жил бы — не тужил. — В ее словах не было ни намека на угрозу — лишь констатация факта. Факта, увы, непреложного. И от этого становилось не по себе. — Поэтому сделайте, как я прошу. — Она не просила: она просто указывала кавказцу единственно возможный для него выход из темного угла. — Пока еще что-нибудь не случилось. И разойдемся, взаимно довольные. Даю слово.
— Гюз… — хрипло начал Осман, но в горле запершило, и он откашлялся. — Гюзель Аркадьевна, вы хотите узнать имя стукача или меня подставить? Я разве вам плохо делал? Это я уволил вас с Литейного? Это разве я на той «Волге» ездил? Нет, не буду я собственными руками себя топить. И не буду звонить стукачу. Я дам вам его имя, но никому звонить не стану. Не согласны — значит, мы не договорились.
Гюрза помолчала несколько секунд, обдумывая что-то, потом неожиданно легко согласилась:
— Ладно. Поступим иначе. Сейчас вы называете мне имя стукача и кратенько обрисовываете, как с ним общаетесь. И все. Разбегаемся. Остальное — мое дело.
Теперь настал черед Османа задуматься. Все это время сохранявший безмолвие Виктор представил себе весь рой мыслей, вертящихся в голове предводителя угонщиков: «Нет ли здесь ловушки?.. Не засыплюсь ли я на пару со стукачом?.. А если отказаться?» Он еще немного помялся и наконец сделал выбор — отведя взгляд, расстегнул «молнию» куртки, запустил ладонь за пазуху и извлек записную книжку. Вполне возможно, что девственно чистую, купленную сегодня для одной-единственной записи. Раскрыл. Ручка торчала в специальном кармашке; переместившись в его короткие толстые пальцы, стала смотреться нелепо — хрупкой игрушечной случайностью. Осман повернул книжку корешком от себя, принялся писать. Запись была короткая, много времени не отняла.